"Когда подступает бес уныния, со слезами разделим нашу душу на две части: одна будет утешать, а другая - воспринимать слова утешения, и, бросая в неё семена добрых надежд, вместе со св. Давидом произнесем сие заклинание: "И вскую смущаеши мя? Уповай на Бога, яко исповемся Ему, спасение лица моего и Бог мой" (Пс.41:6)

Авва Евагрий



Н.К.Гаврюшин "С.С.Прокофьев как религиозный мыслитель"

Публикацией на нашем сайте очерка Николая Константиновича Гаврюшина (с любезного разрешения автора) о Сергее Прокофьеве мы имеем в виду продолжить нашу линию внимания музыке как богословию. Пусть не смущает читателя кажущаяся разноприродность музыки и слова, в конце концов "слово" богато значениями, в доступном мне словаре под греч. λόγος 34(!) значения. Прибавим к этому лосевское: «музыка, как искусство ... дает не просто выражение смысла, но художественное выражение смысла» (А.Ф. Лосев, Музыка как предмет логики). Музыка - слово - λόγος - смысл - логика...

Нас ожидают и другие публикации в этом, если угодно, дискурсе. 

Кроме того, радостно ввести в наш приходской круг (а сайт наш - сайт по преимуществу приходской) и тем расширить горизонты нашего прихода -  ещё одного автора - и какого! Николай Константинович Гаврюшин - профессор МДА, автор замечательных книг.

Кроме того, настоящая публикация представляет повод расширить нашу фонотеку, мы пренепременнейше сопроводим текст несколькими аудиоприложениями.

_____________________________________________________________

Осенью 1971-го в Доме творчества «Болшево» случай свел меня с генерал-майором медицинской службы Эфраимом Александровичем Гальпериным, в недалеком прошлом личным врачом Д.Д.Шостаковича. Говорили часами на разные темы, даже о «философии общего дела» Н.Ф.Фёдорова («он же гениальный человек», – воскликнул Э.А. после моего рассказа), и я решил в какой-то момент проверить собеседника на непредвзятость, сказав, что музыку С.С.Прокофьева ценю больше, чем Д.Д.Шостаковича – мне он и вправду казался слишком рационалистичным и безысходно-трагичным. – «Да, – неожиданно ответил Э.А., – это музыка будущего»... 

О том, что у С.С.Прокофьева были еще и философские интересы и даже религиозные идеалы, нам обоим тогда и в голову не могло прийти. Автора «Классической симфонии» и оперы «Любовь к трем апельсинам» я мог себе представлять только как большое гениальное дитя, беззаботно созидающее музыкальные гротески, как бы напоминая «старшим», что законы для него не писаны... Но оказалось, что все гораздо сложнее, и даже семечко «эпатажности» заронил в его детскую душу сам С.И.Танеев. [Прокофьев С. Автобиография. М.: Издательский дом «Классика-XXI», 2007. С. 77.

Родители воспитывали Сергея Прокофьева в традициях православного благочестия, он регулярно бывал в церкви, хорошо знал Священную историю Ветхого и Нового Завета. Но уже в ранних его воспоминаниях встречаются эпизоды, в которых будущий композитор обнаруживал для себя нежданные диссонансы между разумом и религиозным обычаем, наивной набожностью. 

С.С.Прокофьев как религиозный мыслитель 

Он замечает, что скептический ум его матери, происходившей из очень религиозной семьи, «мало-помалу стал подвергать сомнению истину христианского учения»; что для отца «химия и разложение элементов были... гораздо более реальны, чем сотворение мира или учение о будущей жизни». Тем не менее, отец С.Прокофьева «уважал моральную сторону» христианства и «в большие праздники для приличия появлялся в церкви» [Там же. С. 136-137]. 

В душе у С.Прокофьева лет в одиннадцать-двенадцать начались столкновения веры, которую он тогда не мог отличать от доверчивости, и разъедающей рефлексии. Характерны его слова: «всю борьбу за религию я нес внутри, не делясь и не обсуждая ни с кем» [Там же. С. 138]. Случившийся однажды в церкви обморок склонил чашу весов в пользу рефлексии, «охладил церковное рвение», и она в конце концов расправилась с доверчивостью. 

У Прокофьева был сильный аналитический ум. Между прочим, он сумел свести в ничью, пусть и в сеансе одновременной игры, партию в шахматы с самим Э.Ласкером, а у Капабланки, тоже в сеансе, даже выиграл. 

Рефлексия продолжила диалог с отроческой верой в пространстве философии. Как это все типично для Серебряного века! В 1915-16 гг. Прокофьев уделял много времени Канту [Неслучайно среди произведений Прокофьева есть «Вещи в себе»: 2 пьесы для фортепьяно (1928)] и Шопенгауэру. «Прокофьев со своим другом поэтом Борисом Вериным, – пишет С.Карастелин, – многие дни напролет читали философские работы вслух на языке оригинала (оба владели немецким) и затем спорили, порой до хрипоты, переводя абстрактные постулаты философского учения на реалии окружающего их мира» [Карастелин С. Шахматные автографы// Сергей Прокофьев. Письма. Воспоминания. Статьи. М.: ООО Дека- ВС, 2007.С. 336].

В 20-ые годы, близко познакомившись с доктриной евразийцев, Прокофьев мог уже затрагивать религиозные вопросы на вполне серьезном богословском уровне. Так, например, в письме к П.Сувчинскому от 11 июля 1922 г. он следующим образом высказывается об Н.С.Трубецком: «В “Религиях Индии” [Имеется в виду статья: Трубецкой Н.С. Религии Индии и христианство//В кн.: На путях. Утверждение евразийцев. Берлин- Прага, 1922. С. 177-229] Трубецкой очень пикантно, признаюсь, ново для меня, хотя и не без предвзятости, освещает восточную мораль, но в приеме изложения я вижу ошибку. Трубецкой глубоко верит в каждую букву Писания, и его фундамент сделан не из камня, а из буквы. Поэтому для человека, пускай проникнутого христианской моралью, но не ее цитатами, мысли Трубецкого кажутся золотом, как-то неустойчиво водруженным на глиняные ноги. Только сражаясь на территории и оружием противника, возможно покорять и обращать, иначе ни одна стрела не долетит. Для кого же эта статья написана? Может быть, для тех, которые мыслят, как он, и наперед согласны с каждым словом, которое он скажет? Что же, перед такими декламировать приятно, но можно поставить себе задачу и пошире» [Цит. по: Вишневецкий И. «Евразийское уклонение» в музыке 1920-1930-х годов. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 412]. 

Итак, Прокофьев констатирует у Н.С.Трубецкого проявления «наивного фундаментализма» и высказывает мнение о совершенной его неуместности при решении миссионерских задач. Оставляя в стороне вопрос о том, в каком объеме можно принять это суждение Прокофьева, отметим лишь, что Н.С.Трубецкой весьма щепетильно относился к вопросам церковной жизни и мировоззрения, нередко предпочитая «акривию» всякой «икономии», о чем, в частности, свидетельствует его подробно мотивированный в письме к С.Н.Булгакову отказ от участия в Братстве Св. Софии (1924) [Братство Святой Софии: Материалы и документы. Москва: Русский путь; Париж: YMKA-Press, 2000. С. 196-203]. Критикуя князя, С.Прокофьев отдавал себе полный отчет, что ведет речь не о каком-нибудь неофите, и, очевидно, свою позицию понимал как внутренне выстраданную и утвержденную на камне веры. Очень показательна дневниковая запись 1927 г. его разговора с князем Д.П.Святополк-Мирским об И.Стравинском, который, по едкому замечанию С.Прокофьева, «в каждом кармане носит по кресту»:

«Я сказал: 

– Вот уж страх – не христианское чувство!
Князь:
– Наоборот, именно христианское, и в Библии все время говорится о страхе Божьем.
Я:
– Но это совсем другого рода страх, это не страх перед случайностями, а страх не оказаться образом и подобьем Божьим» [Цит. по: Вишневецкий И. «Евразийское уклонение» в музыке 1920-1930-х годов. С. 417]. И в конце разговора Прокофьев был вынужден заметить собеседнику, что у того «представление о Боге ветхозаветное, а не новозаветное». 

Этих эпизодов вполне достаточно для того, чтобы утверждать: в середине 20-х годов рефлексия в значительной мере вышелушила из детской доверчивости зерно веры, она стала разумной, и у Прокофьева сложилась четкая иерархия религиозных ценностей, главное в которой – человек как образ и подобие Божие. 

Прокофьев прекрасно знал, что основным религиозным маяком для идейно близких ему евразийцев было православие, и вряд ли ему могло прийти в голову противопоставлять «вере отцов» какое-либо другое учение. Тем не менее, нельзя не признать, что в формировании богословского сознания композитора участвовали не только отроческие впечатления и немецкая философия (русской апологетической литературы всегда было мало), но и знакомство с движением «Христианская наука» (Christian Science)  [Никак нельзя смешивать это движение с сайентологией]. 

Вряд ли убедительно утверждение, что тяготение Прокофьева к Christian Science объясняет его «недостаточная укорененность в практике Церкви» [Вишневецкий И. Сергей Прокофьев. М.: Молодая гвардия, 2009. С. 230.]. Серебряный век в целом и, в частности, Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге, ясно засвидетельствовали, что у русской интеллигенции накопилось немало практических и умозрительных вопросов, на которые внятных ответов в церковной ограде получить было нельзя. И само Православие ведь совсем не обязательно – «византизм», культ «батюшки» и тридентская сакраментология... Как творческая личность, Прокофьев особенно нуждался в раскрытии религии как формы свободной духовной деятельности, и именно это он нашел в Christian Science. 

Есть мнение, что знакомство композитора с «Христианской наукой» состоялось уже в начале 1920-х годов. В пользу такой датировки приводят письмо Прокофьева к С.П.Дягилеву от 2 сентября 1922 года, в котором композитор предлагает своему другу воспользоваться «теософической библиотекой на английском языке» [Цит. по: Рахманова М. Прокофьев и Christian Science// Сергей Прокофьев. К 110-летию со дня рождения. Письма, воспоминания, статьи. 2-изд., М., 2006. С. 264]. 

Однако непосредственно о Christian Science здесь нет ни слова, а теософской книжностью в широком смысле Прокофьев интересовался ранее – да и как можно было пройти мимо нее, зная о круге чтения того же Скрябина? Более или менее надежной точкой опоры является запись в дневнике Прокофьева за 1926 г., в которой он дает характеристику Г.Н.Горчакову: 

«Три вопроса его интересуют в жизни: Christian Science, музыка и бой-скаутизм. С Christian Science он знаком с шести лет, был исцелен от гангрены и многих мелких явлений, одно время изучал Science and Health [основополагающий труд учения «Христианская наука»], очень упорно по несколько часов в день. Мужчина серьезный, твердый и убежденный, хотя несколько странный, на многие вопросы отмалчивается. Не курит и не пьет вина, и, вероятно, не знает женщин» [Цит. по: Мартынова С Из переписки Прокофьева// Сергей Прокофьев. Письма. Воспоминания. Статьи. М.: ООО «Дека-ВС», 2007.. С. 168]. Из этой характеристики можно заключить, что Г.Н.Горчаков был близок к масонским структурам (интерес к бой-скаутизму), но что они с Прокофьевым являлись полными единомышленниками в отношении Christian Science – отсюда никак не следует. Скорее можно предположить, что композитор тогда только присматривался к этому движению. 

Тем не менее, в дальнейшем он продолжает им интересоваться, но его участие в нем должно быть взвешенно осмыслено. Высказывалось предположение, что «испытывая потребность как-то определиться в религиозном смысле, он не отправился, подобно Стравинскому, в храм традиционной конфессии, а пошел в современную общину, мыслившую свое учение как будущее христианства" [Рахманова М. Цит. статья. С. 264].

Действительно, православие как «традиционная конфессия», по многим причинам, не всегда отвечало на запросы его разума, но и рационалистический ригоризм Г.Н.Горчакова со свободной творческой индивидуальностью Прокофьева тоже был несовместим. «Символ веры» Christian Science был, осторожно выражаясь, «доникейский» (что в контексте религиозных брожений XX в. далеко не самое худшее) (!). Зато из общения с адептами этого движения в Париже Прокофьев вынес для себя несколько принципиальных положений, которые по духу чужды августинизму, въевшемуся в «бытовое православие» XIX в., зато скорее сродни той «пелагианской» линии, которую католицизм придирчиво выявлял у восточных отцов. 

Понимая, что Православие нельзя сводить к внешнему обряду, Прокофьев свободно размышлял над вопросами взаимоотношений духа и тела, которые занимали в разное время Филиппа Пустынника (XI в.), немецкого пастора Ф.К.Эттингера (1702-1782) или русского мыслителя Н.Ф.Федорова (1829-1903), не демонстрируя разрыва с верой отцов, в которой был крещен и воспитан. В конце концов, ему с детства напоминали то, о чем говорили и провозвестники Christian Science, – «дух бодр, плоть же немощна» (Мф. 26, 41. Мк. 14, 38). А то, что спиритуализма Christian Science Прокофьев явно не разделял, видно на множестве фактов его биографии. 

Конечно, отношение композитора к этому движению еще будет в дальнейшем уточняться, но даже сейчас можно сказать, что «формальное православие» И.Стравинского с точки зрения понимания христианского делания в мире («в каждом кармане по кресту») вряд ли убедительнее творческой религиозной доминанты С.Прокофьева. 

Последняя заметка, которую сделал С.Прокофьев по книге Э.Кимболла «Христианская наука» [Kimball E.A. Lectures and Articles on Christian Science. Indiana, 1921], гласит: «[p.] 471 CS should raise the dead» [Цит. по: Рахманова М. Цит. статья. С. 260] – «Х[ристианская] Н[аука] должна воздвигнуть мертвых». Для Православия это, конечно, звучит слишком самонадеянно... Но был же и в России православный мыслитель, призывавший к «общему делу» воскрешения отцов, и если не самому «проекту», то, во всяком случае, его пафосу готов был сочувствовать даже протопресвитер В.В.Зеньковский. «,..Основное вдохновение Федорова о борьбе со смертью так сияет светом христианского благовестия о воскресении, – писал он, – что этого сияния не могут ослабить наивные формы, в какие выливалась мысль об активном участии людей в спасении, открытом для нас подвигом Христа» [Зеньковский В.В. История русской философии. Т.II. Париж, 1989. С. 146. См. здесь же: «Федоров строил «Философию Общего Дела», систему «проэктивной» философии, т.е. философии «действия», а не пассивного созерцания мира. Именно эта черта и связывает Федорова со всей русской философией, – и диалектике русских философских исканий Федорову принадлежит свое законное место].

Так что мы с Э.А.Гальпериным могли в свое время еще и обсудить тему «Н.Ф.Федоров и С.С.Прокофьев» – в духе неувядающей «Классической симфонии»...  

 

Сергей Прокофьев. Концерт для скрипки с оркестром №1 ре мажор (1916-17) op. 19

1. Andantino

(загрузить)

2. Scherzo. Vivacissimo

(загрузить)

3. Moderato. Allehro moderato

(загрузить)


Автор: Администратор
Дата публикации: 30.04.2015

Отклики (491)

    Вы должны авторизоваться, чтобы оставлять отклики.