Олег Чухонцев (род. в 1938 г.)

***

...и дверь впотьмах привычную толкнул,
а там и свет чужой, и странный гул -
куда я? где? - и с дикою догадкой
застолье оглядел невдалеке,
попятился - и щелкнуло в замке.
И вот стою. И ручка под лопаткой.

А рядом шум, и гости за столом.
И подошел отец, сказал: - Пойдём.
Сюда, куда пришёл, не опоздаешь.
Здесь все свои.- И место указал.
- Но ты же умер! - я ему сказал.
А он: - Не говори, чего не знаешь.

Он сел, и я окинул стол с вином,
где круглый лук сочился в заливном
и маслянился мозговой горошек,
и мысль пронзила: это скорбный сход,
когда я увидал блины и мёд
и холодец из поросячьих ножек.

Они сидели как одна семья,
в одних летах отцы и сыновья,
и я узнал их, внове узнавая,
и вздрогнул, и стакан застыл в руке:
я мать свою увидел в уголке,
она мне улыбнулась как живая.

В углу, с железной миской, как всегда,
она сидела, странно молода,
и улыбалась про себя, но пятна
в подглазьях проступали всё ясней,
как будто жить грозило ей - а ей
так не хотелось уходить обратно.

И я сказал: - Не ты со мной сейчас,
не вы со мной, но помысел о вас.
Но я приду - и ты, отец, вернёшься
под этот свет, и ты вернёшься, мать!
- Не говори, чего не можешь знать,-
услышал я,- узнаешь - содрогнешься.

И встали все, подняв на посошок.
И я хотел подняться, но не мог.
Хотел, хотел - но двери распахнулись,
как в лифте, распахнулись и сошлись,
и то ли вниз куда-то, то ли ввысь,
быстрей, быстрей - и слёзы навернулись.

И всех как смыло. Всех до одного.
Глаза поднял - а рядом никого,
ни матери с отцом, ни поминанья,
лишь я один, да жизнь моя при мне,
да острый холодок на самом дне -
сознанье смерти или смерть сознанья.

И прожитому я подвел черту,
жизнь разделив на эту и на ту,
и полужизни опыт подытожил:
та жизнь была беспечна и легка,
легка, беспечна, молода, горька,
а этой жизни я ещё не прожил.

***

А берёзова кукушечка зимой не куковат. 
Стал я на ухо, наверно, и на память глуховат. 
Ничего, опричь молитвы, и не помню, окромя:                                    Мати Божия, Заступнице в скорбех, помилуй мя. 

В школу шёл, вальки стучали на реке, и в лад валькам 
я сапожками подкованными тукал по мосткам. 
Инвалид на чём-то струнном тренькал-бренькал у реки,                        всё хотел попасть в мелодию, да, видно, не с руки, 

потому что жизнь копейка, да и та коту под зад, 
потому что с самолёта пересел на самокат, 
молодость ли виновата, мессершмит ли, медсанбат, 
а берёзова кукушечка зимой не куковат. 

По мосткам, по белым доскам в школу шёл, а рядом шла                жизнь какая-никакая, и мать-мачеха цвела, 
где чинили палисадник, где копали огород,                                                 а киномеханик Гулин на бегу решал кроссворд,

а наставник музыкальный Тадэ, слывший силачом,                                нёс футляр, но не с баяном, как всегда, а с кирпичом, 
и отнюдь не ради тела, а живого духа для,                                              чтоб дрожала атмосфера в опусе «Полёт шмеля».

Участь! вот она – бок о бок жить и состояться тут. 
Нас потом поодиночке всех в березнячок свезут, 
и кукушка прокукует и в глухой умолкнет час...                                Мати Божия, Заступнице, в скорбех помилуй нас. 

***

Зычный гудок, ветер в лицо, грохот колес нарастающий.

Вот и погас красный фонарь – юность, курящий вагон.

Вот и опять вздох тишины веет над ранью светающей,

и на пути с ч\рных ветвей сыплется гомон ворон.

Родина! Свет

                       тусклых полей, омут речной да излучина,

ржавчина крыш, дрожь проводов, рокот быков под мостом, –

кажется, всё, что улеглось, талой водой взбаламучено,

всплыло со дна и понеслось, чтоб отстояться потом.

Это весна всё подняла, все потопила и вздыбила –

бестолочь дней, мелочь надежд – и показала тщету.

Что ж я стою, оторопев? Или нет лучшего выбора,

чем этот край, где от лугов илом несёт за версту?

Гром ли гремит? Гроб ли несут? Грай ли висит над просторами?

Что ворожит над головой неугомонный галдёж?

Что мне шумит, что мне звенит издали рано пред зорями?

За семь веков не оглядеть! Как же за жизнь разберёшь?

Но и в тщете благодарю, жизнь, за надежду угрюмую,

за неуспех и за пример зла не держать за душой.

Поезд ли жду или гляжу с насыпи – я уже думаю,

что и меня кто-нибудь ждёт, где-то и я не чужой.

1970