Елена Пудовкина

* * *

Сокращается список, что о здравии я подаю

Молчаливой свечнице в Никольском соборе.

Вот и матушка Елизавета сегодня в раю,

И душа её детская хору небесному вторит.

В длинный список имён, подаваемый за упокой,

Её имя добавилось и завершило страницу.

К отдалённому берегу, что за небесной рекой,

В белом клюве уносит его почтальонша-свечница.

Памяти мамы

1. Прощальный плач

Чайки, голуби и кошки

В этот день осиротели.

Им теперь другую кашку —

На помин души — предложат.

Помяните, чайки, маму, 

Проводите маму в небо,

Прокричите троекратно:

«Святый крепкий, Святый Боже!»

И бездомные котята, 

И бродячие собаки,

И почти домашний ёжик,

Проводите маму вздохом,

Помяучьте и полайте.

Вы ж, цветы, — ступайте следом

За рыданьем, плачем, криком,

В небесах благоухайте:

На земле без мамы плохо.

2. К картине моей мамы — художницы 
Нины Михайловны Пудовкиной

Веранда, залитая светом,

Где никого как-будто нету

И только воздух чуть дрожит.

Пахнуло в комнате цветами.

Собака повела ушами.

И луч по потолку бежит.

Нет никого. Но я-то знаю,

Что ты легко прошла по краю

Холста и скрылась за кустом.

Я видела, как уходила

И синевою оградила

Тот свет, что встретит нас потом.

* * *

Вся жизнь умещается в прочерк

От даты рожденья до смерти.

И всё, что себе напророчил,

И всё, что когда-то наметил,

Как хвоя с поваленной ели —

Осыпалось. А уцелела

Лишь черточка — знак переправы,

Где вечность и слева и справа.

* * *

Старость даётся нам, чтобы успеть сказать

«Благодарю Тебя, даровавшего жизнь и свет»

и чтобы на склоне лет, оборотясь назад,

в том, что звалось судьбой, Твой обнаружить след.

Старость даётся нам, чтобы сказать «Прости»

и самому простить всех причинивших боль,

чтоб камушки злых обид, встречавшихся на пути,

рассыпавшись, проросли в чернику и гоноболь.

Старость даётся нам, как радуги дивный мост,

связующий детство и такую близкую даль.

Недостижим и крут — подъём оказался прост,

как выдох и вздох, когда себя самоё не жаль.

***

Евангелие от кошек и жуков, 

От птиц, деревьев, камня на дороге.

С звездой, светящей в глубине веков,

И к ним пришла благая весть о Боге.

Свидетельства сохранены везде,

Во всех языцех, странах, поколеньях.

Сухие ветви к небесам воздев,

Становятся деревья на колени.

Они уйдут в небесные сады, 

Где звери, птицы и апостол-камень,

А для людей останутся следы,

Начертанные легкими крылами.

* * *

Совсем не там, где в прежние года

Рождественская поднялась звезда.

Зачем она стоит над спящим лесом?

Кого из тёмных зарослей зовёт? 

Ведь здесь лишь вьюга в ветках гнезда вьёт

Да зверь сопит под снеговым навесом.

Не мудрецы и даже не волхвы —

Из рек заснувших, из сухой травы,

Из чащи непролазной и безлюдной

Пошли за нею, следуя как тень,

Букашка, птица, рыба и олень,

Как некогда — ослы, волы, верблюды.

***

Спаси меня, Господи, ибо вокруг ни души.

Ближайшему каждый солжёт и того не заметит.

Нет верных меж нами. И велеречивейшей лжи 

расправлены сети.

Не знаю когда, но я знаю: Господь истребит

позорящих слово, владеющих страшной наукой

слова сопрягать, чтобы нищие души ловить

приманкою звука.

Слова Твои, Господи, чистые, как серебро,

от рода сего сохрани, переплавить не дай на монеты.

Где низкий возвысится – в мышь превратится герой.

И правых здесь нету.

В Мариинской больнице

Икона неба

В окне больничном.

Здесь служат требы

На древнептичьем —

Полузнакомом,

Полузабытом, 

Как сон о доме,

На небе свитом.

* * *

Слёзы, омывающие душу,

в небесах, наверное, осушат,

ибо, прямо в небо улетая,

эти слёзы, серебристой стаей,

опускаются к тому подножью,

где одна надежда — милость Божья.

***

Любовь и боль неразделимы,

и вот хватаю воздух ртом

в немой — как рыба — пантомиме,

как рыба, бьющая хвостом.

Исчезло то, что жизнью звалось,

то, в чем резвились дух и свет.

Кто знает, сколько там осталось

агонизирующих лет?

Как рыбе без воды, как птице

с крылом подбитым, как сосне,

которой не в чем укрепиться,

так без любви живется мне.

Страстная неделя

Предадут друзья. Отречётся Петр.

Разбегутся ученики.

Будут крестный путь и кровавый пот,

и бескрайняя тьма тоски.

Но сильнее всех нестерпимых мук

не из острых терний венец,

а тот самый страшный вскрик: «Почему

Ты оставил Меня, Отец?»

Тело жаждет пить. А душа — любви.

И она не замедлит, нет.

За последним вздохом — «Благослови», —

«Совершилось», — выдох вослед.

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ОТКРЫТКА 

Присмирели мысленные волки,
И лесные звери присмирели,
И иголки сделались не колки,
И звезда зажглась на старой ели.

Волшебство рождественской открытки,
С пожеланьем счастья и здоровья —
Это наши слабые попытки
Выбраться из зоны безлюбовья

К той пещере, где сошлись навеки
Вол, волхвы, владыки и верблюды,
Чтоб увидеть Бога в человеке
И, вернувшись, рассказать о Чуде.




* * *

Поблёскивает воздух Рождества,
и новый снег на старую дорогу
упал, как скатерть. Выстлан путь волхва.
Спеши, мудрец, спеши, провидец, к Богу.
Спеши, но возвратись и сообщи о том,
Что свят Младенец — наше Упованье.
Мудрец вернется тихо. Волхвованье
оставит. Жизнь окончит пастухом.

* * *

 
У бледнолицых жителей столицы
Привычка есть — не жить, а только сниться
Коням, грифонам, сфинксам, львам, химерам
И людям, что ни в чём не знают меры.
Привычка есть: не приходить — являться, 
И не письмо писать, а ставить знаки, 
И не соседа злобного бояться,
А мрака.
Столице не бывать уже столицей,
Она в чулане времени пылится,
Как старые часы с внезапным боем,
Который будит тех, чьё роковое
Дыханье над Невой клубится.