Мене́ осужде́наго спаси́, осуди́вый Кресто́м Твои́м Влады́ко Спа́се мо́й вражду́, и да не пока́жеши гее́нне пови́нна, оскверне́наго страстьми́, и грехми́ омраче́наго.

Служба пятницы 2-й седмицы ВП



Об одной "анархической" русской былине

Недавно я случайно наткнулся на текст академика Д. Лихачёва, где он упоминает былину “Вавила и скоморохи”. И тут обнаружилось, что былина эта, если я и читал её когда-то, полностью выскользнула из моей памяти. Что же, в наш цифровой век восполнить этот пробел — дело нескольких минут…

И многому я удивился, читая былину. Она — совсем короткая, и рассказывает, как бродячие скоморохи уговорили Вавилу-землепашца идти с ними скоморошить. А цель у них — переиграть царя Собаку.

Этот сюжет очень нравился критикам и исследователям советского времени. Ведь тут классовая борьба, да ниспровержение самодержавия, да в конце былины — власть крестьянам: “Посадили тут Вавилушку на царство”.

Впрочем, такая прямолинейная трактовка упускает много важных деталей. Например, мать героя — “честная вдова Ненила”. “Честная” вполне может подразумевать и “знатная”, совсем не крестьянского рода. Сам Вавила пашет ниву, чтобы “белую пшеницу засевати” “родну матушку кормити”, что для крестьянина тоже не вполне типично. Крестьянин для пропитания себя и своей семьи сеял бы скорее рожь, овёс… Пшеницу же — не себе, а барину, или на продажу.

Самое же существенное противоречие “власти крестьянам” в том, что, кем бы ни был Вавила вначале, а стал-то он скоморохом:
“У того ведь чада у Вавилы
А было в руках-то понукальце,
А и стало тут ведь погудальце;
Ещё были в руках да тут ведь вожжи,
Ещё стали шёлковые струны.”

И, получается, что кончается былина — царством скомороха. “Всё вверх дном в весёлом царстве шута”, как пела известная панк-рок группа. То есть, речь не о классовой борьбе, и уж точно не о рабоче-крестьянской власти или диктатуре пролетариата. Если царём становится шут, скоморох, — то это ниспровержение ради ниспровержения, уничтожение государственной власти как таковой, анархия.

Скоморошество, — конечно же, не идеология и не политическое учение. Но если оно и приближается к “политике” с какой-либо стороны, то приближается именно к анархизму. Любой авторитет, любая власть и устой на земле могут быть осмеяны, перевёрнуты, опрокинуты скоморохом. Конечно же, не революционной борьбой, а в песне, былине, шутке, прибаутке, балаганном зрелище.

Впрочем, о силе песни, гуслей, гудочков и говорит былина. Царя Собаку и его “инищее царство” скоморохи идут именно переигрывать. “Царство железа”, государство страха, насилия и принуждения невозможно победить его же оружием, о котором былина говорит так:
“— У того царя да у Собаки
А окол двора-то тын железный,
А на каждой тут да на тычинке
По человеческой сидит головке;”

Да и из имён приближённых к царю особ мы узнаём нечто важное:
“...Переигрывать царя Собаку,
Еще сына его да Перегуду,
Еще зятя его да Пересвета,
Еще дочь его да Перекрасу…”

Имена эти, кроме Собаки, кажутся нормальными, даже вроде как положительными. Только вот приставка “пере-“ тут в избытке. Похоже, в этом и объяснение, чем ещё плохо это царство: в нём всё чрезмерно, всё “сверх”. Слишком громкое, слишком яркое, слишком привлекательное… Царство “сверхчеловека” или “перечеловека”.

А ещё, — таким, быть может, всегда казался город для жителя деревни. Такой показалась бы и вся наша современная "высокотехнологичная" жизнь для человека из прошлых веков.

Скоморохи не собираются строить свои крепости, рубить головы, ковать железо для копий. Но, тем не менее, они твёрдо намерены победить и переиграть царя. На всякое “пере-” найдётся управа, другое “пере-“ — только берущее не мощью и не количеством.

По пути им встречаются два крестьянина, которые слишком боятся Собаки и его царства, которые не верят, что скоморохам удастся их дело:
“А на трёх-то ведь да на тычинках
Ещё нету человеческих головок,
Тут и вашим-то да быть головкам.”

Как пел ещё один известный, ныне покойный, русский поэт и панк-рокер, “Я не верю в анархию”… И за своё неверие оба эти крестьянина наказаны, — наказаны не дубиной, не кнутом, а скоморошеской игрой, которая так являет свою силу:
“Заиграл Вавила во гудочек,
А во звончатый во переладец,
А Кузьма с Демьяном припособил —
Полетели каропцы с рябами,
Полетели пестрахи с чюхарями,
…….
Посмотрел ведь во своем-то он возочке,
Ещё тут у него одни да черепочки.”

Но удивительнее всего реакция “потерпевших”:
“— Ой, я тяжко тут да согрешил ведь!
Это люди шли да не простые,
Не простые люди-то,
святые!”

Вдруг сказочный (и немного “политический”) сюжет обретает религиозное измерение! Откуда у мужиков появилась уверенность, что скоморохи — святые люди? От того ли, что музыка гудочка-переладца сотворила чудо? Которое, впрочем, им повредило и их проучило? Если бы только это, то не сподручнее было бы мужикам назвать скоморохов колдунами, коварными ворожеями, а не святыми? Но нет, крестьяне опознают в них святость, а в своём неверии — тяжкий грех.

Сам Вавила, его мать и потом ещё некая красная девица тоже видят святость скоморохов, но это легче объяснить: для них скоморошеская игра творит доброе, полезное чудо.

Но на этом “религиозное измерение” не заканчивается. Вот сцена последнего поединка с царём Собакой (который тоже оказался мастер играть “во гудочек”):
“Заиграл как тут да царь Собака,
Заиграл Собака во гудочек,
А во звончатый во переладец -
Ещё стала вода да прибывати,
Хочет он водой их потопити.
…..
Заиграл Вавила во гудочек,
А во звончатый во переладец,
А Кузьма с Демьяном припособил.
И пошли быки-то тут стадами,
А стадами тут да табунами,
Ещё стали воду выпивати,
Ещё стала вода да убывати.”

..И к ней находится параллель не где-нибудь, а в Откровении Иоанна Богослова:
“И пустил змий из пасти своей вслед Жены воду как реку, дабы увлечь Её рекою.
Но земля помогла Жене, и разверзла земля уста свои, и поглотила реку, которую пустил дракон из пасти своей.”

(глава 12, стихи 15-16)

Впрочем, и “святость” скоморохов, и аналогия с апокалиптическим противостоянием Жены-Церкви с драконом-диаволом, остаются непонятными. Сожжение царства Собаки,
“Загорелось инищее царство
И сгорело с края и до края.”

тоже может быть уподоблено концу диавола, антихриста и их приспешников в озере огненном и серном, но эту параллель не получится развить, если не “копнуть” ещё немного глубже.

Но и “на поверхности” конца былины лежит простой вопрос. Если царство Собаки “сгорело с края и до края”, то каким царством стал править Вавилушка со своей матерью?

Ответ, полагаю, отчасти в самом названии погибшего царства — “инищее”. То есть, иное, чужое. Почему оно так названо? Конечно, можно предположить, что это простой “маскировочный” приём для избежания “проблем с властями”. С настоящими, не былинными, царями и князьями. Если бы былина или скоморошеская песня пели о низвержении их собственного царства, то авторов и исполнителей быстро бы схватили и казнили как крамольников. А если царство “инищее”, чужое, вражеское, — то, вроде как, и ладно. С точки зрения властей предержащих это даже правильно и “патриотично” звучит.

Но, думается мне, “политическая повестка” тут — совсем не главное. Царство “инищее”, чужое для кого? Для скоморохов, и для Вавилы, который пошёл с ними. Царство с железными кольями, усаженными отрубленными головами, — чуждо и враждебно им, святым скоморохам, по своей кровожадной сути. А значит, и царство, где воцарится шут-скоморох Вавила будет “иншим” относительно обычных кровожадных царств мира сего, оно будет “не отсюда” (Евангелие от Иоанна, гл. 18, ст. 36).

И вот теперь, когда параллели с Апокалипсисом, падением царства антихриста (и всех вообще царей земных), гибелью здешних неба и земли, которые “сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков” (2-е послание ап. Петра, гл. 3, ст. 7) и приходом Царства “не от сего мира” (Ин. 8:23) стали проступать более явно, можно и на святость героев былины глянуть как на подлинную и настоящую. А именно — отыскать их имена в святцах, в Четьих Минеях. И это поможет нам прояснить глубокий уровень смыслов былины.

Явнее всего “звучат” имена главных скоморохов: “Кузьма с Демьяном”. Святые бессребреники, целители, монахи и мученики Косма и Дамиан проступают за скоморошьими дудками и дурачествами. Они жили именно как люди “не от мира сего”, и царства земные были им чужими, иными. Потому что “инищими”, иными, иноками и нищими, были они сами для “мира сего”, для всех его царств и царей. А все царства и их богатство для них — сор и нищенские тряпки. Или, по слову апостола Павла, “для меня мир распят, и я для мира.” (Гал. 6:14), “для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа” (Фил. 3:8).

А если мы почитаем житие мчч. Космы и Дамиана Римских, то с удивлением отметим, что они “переиграли” царя, который хотел их принудить приносить жертвы идолам, то суля богатство и почести, то грозя мучением и смертью. Их ответы, их чудеса вразумили мучителя, он признал их правоту и отпустил.

И в былине Кузьма и Демьян продолжают дело своего служения, исцеления, — пусть и преломленного в русской народной фантазии, но всё же узнаваемого. Как в житии своём святые Косма и Дамиан требовали веры во Христа от тех, кого исцеляли, так и тут. Без веры (в победу над кровавым царством зла, а значит, — и в победу Христову, хоть и не названную явно), они не могут помочь человеку… Впрочем, и неверующие крестьяне через бедствие и наказание приходят к пониманию своего греха, к началу покаяния: “Ой, я тяжко тут да согрешил ведь!”. А значит, — и к началу исцеления.

Но, кроме врачевания неверующих душ, кроме добрых чудес для тех, у кого вера есть, —  они стремятся к исцелению земли, народа, общества ,— от злой власти и злого государства. От страха перед ним. От его злой “инищести” в истинную инаковость. Этот смысл, “убей в себе государство” (как многими веками позже пел русский панк и русский поэт, матерщинник и тоже своего рода скоморох, Егор Летов), вложен именно в русское понимание миссии святых целителей. Именно в русской былине он появляется.

Имя главного героя былины, Вавилы, может раскрыть и объяснить не меньше. Опять же, обратимся к житиям святых. Священномученик Вавила, архиепископ Антиохии, пострадал от рук царя Нумериана (имя-то какое! нумер, число… пусть ещё не самого зверя, но точно из ряда, который к числу зверя сходится). Царь-язычник захотел вломиться в храм и посмотреть, как епископ служит Литургию, — при том, что руки царя были ещё в крови жертв, которые он только что приносил идолам. В том числе, жертв человеческих. А святитель Вавила не пустил царя в храм, даже оттолкнул его, поступая по заповеди Евангелия: “Не давайте святыни псам” (Мф. гл. 7, ст. 6)… Отсюда мы понимаем, почему былинный царь носит имя Собака.

Интересно и совпадение, что мчч. Косма и Дамиан Римские жили при римском императоре Марке Аврелии Карине (и именно его “переиграли”) — отце того самого Нумериана, который жестоко казнил священномученика Вавилу. Случайное ли оно? Возможно. Возможно, и нет. Те, кто давал имена былинным героям, вполне могли быть учёными монахами и знать основы римской истории.

(Поскольку приближается Масленица, можно тут привести ещё одну масленичную скоморошескую прибаутку: "Цынцы, брынцы, упарца, / Постригаеца овца, / Нынче Масленица, расчудесница..." — только ли это игра слов на "-ца", отчасти бессмысленных? Но ведь "постригается" — это безусловно о чине пострижения в монахи, решительном развороте человека на путь покаяния и отречения от увеселений мира сего. И значит, — напоминание, что веселие скоро кончится, а время покаяния — Великий пост — всё ближе. А "овца" — не из тех ли овец, о которых чтение Евангелия в Неделю о Страшном Суде, с которой Масленица и начинается: "...и поставитъ овцы одесную Себе, а козлища ошуюю..." (Мф. 25:33)? А "упарца", среди масленичного развеселья, не слишком ли созвучно словам "мене, текел, упарсин" (Дан. 5:25), написанным "рукой роковой" на стене во время пира царя Валтасара? "Ты взвешен на весах и найден очень лёгким", — страшное изречение суда над пирующими и последний призыв к покаянию. Впрочем, в славянской Библии эти слова выглядят иначе, "мани, ѳекел, фарес", — и это значит, что автор "упарца", если только оно не случайно, был знаком с латинским или немецким текстом Священного Писания. И тогда догадка, что сообщество учёных монахов могло порождать из своей среды и авторов тонких и глубоких скоморошеств, и очень своеобразных юродивых, имеет право быть.)

Ещё нам стоит помнить, что и авторы, и исполнители, и слушатели былин жили в эпоху, когда Четьи Минеи были основным чтением. Порой единственной доступной книгой, кроме Библии и Часослова. Зато доступной и грамотным, и неграмотным людям. Жития святых читали в церкви, дома, в приходских школах даже в самый зачаточный их период. Читавшие — пересказывали их тем, кто читать не умел, делились всем, что особенно запало в душу. Память русского человека в ту старину, не затопленная потоками лишней или сиюминутной информации (как ныне), была более крепкой, цепкой, ёмкой. Поэтому за любым именем или событием, даже только упомянутым в былине, у слушателя в памяти вставали живые картины, перекликались истории, сюжеты, смыслы.

Это для нас “Вавила” просто старинное имя, пока мы не отыщем житие святого на каком-нибудь сайте и не прочтём внимательно. Это мне, чтобы добраться до более глубоких “смысловых пластов”, пришлось два дня сверяться с житиями, Библией, историческими сведениями в энциклопедии. А у человека Московской, Новгородской, Тверской Руси, даже очень слабо грамотного, — всё это разворачивалось в голове в момент слышания былины.

Конечно, мои догадки легко назвать и субъективными, и натянутыми, даже высосанными из пальца. Однако, приведу ещё одну. Которая ещё более убедила меня, что Вавила — не просто звучное имя для былинного героя.

Вавила собирается сеять пшеницу. Уже сказано о парадоксе, который тут “спрятан”: будь Вавила крестьянином, сеял бы он скорее рожь, или овёс, или просо. А будь купцом или боярином — не пахал и не сеял бы вовсе. Но “белая пшеница”, белый хлеб, — это не только еда знатных и богатых. Это ещё и хлеб, на котором служится Литургия. Самое начало былины — уже параллель с началом жития святителя Вавилы Антиохийского: он собирался служить Литургию, чтобы кормить Хлебом Истинным — Телом Христовым — Церковь. Как и былинный Вавила собирался кормить белой пшеницей свою мать, честную Ненилу.

Такое понимание начала былины очень созвучно и концу, когда Вавила царствует в новом царстве вместе со своей матерью. И — всё та же параллель со священномучеником Вавилой, которого Господь Иисус Христос, как и всех, до конца верных Церкви, “соделал царями и священниками Богу нашему” (Откр., гл. 5, ст. 10).

Безусловно, это не значит, что былину надо понимать так и именно так. Высокий духовный смысл в ней всё же прикрыт, спрятан. Соседствует он со вполне сказочными поворотами сюжета, и с формой шутки-прибаутки, которая неотделима от скоморошества… А скоморошество — от “низкого штиля”, вплоть до области непристойного и кощунного, где уже нет ничего святого. Но всё же, главная сила скоморошества (как и юродства — явления близкого и не менее любимого русским народом) — в парадоксе. И былина, которая говорит о скоморохах языком парадокса, как о “святых скоморохах” — говорит нам что-то важное.

А. Куликов.

       

Текст самой былины можно почитать ЗДЕСЬ.

Житие сщмч. Вавилы Антиохийского в изложении свт. Димитрия Ростовского - ТУТ, мчч. Космы и Дамиана Римских - ТУТ.

Также можно послушать интересное исполнение былины на YouTube:


Автор: Администратор
Дата публикации: 06.02.2023

Отклики (481)

    Вы должны авторизоваться, чтобы оставлять отклики.