Заметка о музыке и не только

Несколько лет назад пианистом Алексеем Черновым на каком-то музыкальном канале была поднята тема, которую так или иначе поднимают неприятели (произношу это слово в самом прямом смысле слова, без какой-либо оценочной окраски: не-приятели) нашей Приходской филармонии. Видео и "прения" опубликованы на разных площадках (основная "Пианисты XXI века"). Кому интересно, послушайте, почитайте. Здесь публикуем небольшую мою заметку по случаю той дискуссии. Пишите свои замечания. Соглашаться не обязательно. Это тема для размышлений. пФ

______________________________ 

Хорошо, что дискуссия возникла, Алексей, спасибо за инициативу! 
По сути многое верно (про пустоту, к примеру! эту тему надо бы развить), хоть я и не со всем, не во всём, и не безусловно согласен.

Ахматова, конечно, не о том. Её «сор» - нечто незначащее, пустяк, безделица, то, что не должно бы стать причиной стихов, но - поди ж ты! - становится иной раз. 
«Зло» - качество, а «сор» здесь - скорее «количество» (переходящее, впрочем, в качество).

Ещё уточнил бы тему: «об образах зла в музыке», так точнее. Зло как таковое не существует, оно - не сущность, оно - тень и опознаётся не само по себе, а в проекциях, образах, действиях.

Ехал днями на велосипеде просёлками где-то между Юрьевцем и Кинешмой. Красота в близком к чистому виде! Не в потребительском смысле - «пейзаж», «селфи на фоне» и т.п. Всё - небо, облака, луга, леса и перелески, речки и реки, - всё поёт. Всё соразмерно. И соразМЕТРно. Метр «считывается» (задаётся?) ночами, когда тишина абсолютная (у нас ближайшая дорога в неск. (6) километрах!) и звёздное небо над головой - вот большой летний треугольник, вот Сатурн, а вот Юпитер из-за дома показался, а вот и Луна пожаловала… Анаксимандр стоял так же некогда под ночным небом, молчал, наблюдал круговращение звёзд… Столетия протекли, уже и тысячелетие не одно сменилось… 
Линии, очертания - дали, горизонт, окоём - мелодичны. 
«…Леса, перелески, краски неярки, звуки нерезки…» Мелодии в здешних широтах протяжённы, сочетания их «горизонтальны», «подголосочны». То же и метр - он мерен. И ритмы здешние - они не причудливы. И темпы - неспешны (как здешние реки)… 
Всё вместе - красота - икона Красоты. Красота есть единство в многообразии (Константина Леонтьева цитирую по памяти).

…Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский шорох
Струится в зыбких камышах.

Невозмутимый строй во всём,
Созвучье полное в природе… 
(Тютчев)

Яко воз­величишася дела Твоя, Господи. Вся премудростию сотворил Еси (псалом 103-й).

Создатель дал роду человеческому две книги. В одной показал Своё величество, в другой Свою волю. Первая - видимый мiр сей, Им созданный, чтобы человек, смотря на огромность, красоту и стройность его зданий, признал божественное всемогущество... (Ломоносов вслед за древними). 

…небесным узором надо пользоваться как пособием для изучения подлинного бытия (Платон, Государство, кн.7).

К чему это всё? А вот к чему: не то ли музыка? 
Не подобные ли состояния проживает душа, слушая Баховы кантаты, сонаты Бетховена, ту же 6-ю Брукнера (и 4-ю, и 9-ю), квартеты Мясковского, Маленькую симфонию Свиридова, «Последнюю весну» Бориса Чайковского и через них соприкасаясь с красотою? Разве не тою же? Разве в 1-й фортеп. сонате Мясковского, во 2-й симфонии Рахманинова, скрипичных концертах Прокофьева, канцонах Метнера (этот ряд очень долог) явлены не те же ли удивительные сочетания тишины, ветра, августовского ночного неба над головою, грозы в июле, предрассветных туманов, капель росы на травах, медленных тяжёлых крыл взлетающего с копны коршуна, деревенских ласточек на проводах?.. Земли и неба. Земного и небесного. И ведь сочетания эти не придуманы-сконструированы-изобретены, музыкант вслушивается в Божественный космос и выражает его музыку в своей музыке. Одна (своя музыка) - образ-икона другой (его - космоса, мiра). «Подслушать у музыки что-то и выдать шутя за своё…» (улыбнулась та же Ахматова, вроде бы как не совсем о том, но ведь по сути о том же - музыкант вслушивается в музыку, которой звучит Божий мiр и отзывается, возвращает с благодарностью, исполняет (полнит, делает полным) «подслушанное»*. Вот мы, Господи, Твои дети! То же - поэт, художник, архитектор, да всякий вообще честный со-трудник Творца, раб (раб-отник, со-работник) Божий. Разве честный дворник (землепашец, конструктор, повар, врач, учёный, учитель, ученик) не со-трудники? (А сотрудники - уже не чернь, не толпа, не сброд, не масса, не ὄχλος).

[тот же Леонтьев употребил в подобном контексте слово "подкараулить": человек, высекая из камня или выливая из бронзы (из материи) статую человека, вытачивая из слоновой кости шар, склеивая и сшивая из лоскутков искусственный цветок, влагает извне в материю свою идею, подкарауленную им у природы. «Византизм и славянство», гл.7]

И что есть музыка, искусство вообще, как не попадание - нитью, строчкой, канвой, узором - в ткань живого Божьего мiра, в красоту творения, в красоту вообще? Что музыка как не соотнесение звукоряда-лада-мелодии, движения мелодий-голосов, метра-ритма-темпа с - метром, ритмами, мелодиями-линиями и красками Божьего космоса? (греч. κόσμος - мiр, мiроздание; красота, украшение (отсюда «косметика», если кто не знал); порядок, упорядоченность; строение, устройство; небо, небесный свод; честь, слава). 

По представлениям (и опыту) древних, космос-мiр звучит. Да и почему только древних? Стоит удалиться от «шума городского» - от скороговорки fm-радио, «ум-ца-ум-ца» торговых центров и фитнес-клубов, «бум-бум-бум-бум» автомобилистов-«меломанов», от «вЫскочества» разного рода «актуальных искусств» и выбалтывания нескончаемых мнений (мнимостей) всевозможными теле-, медиа- и проч. экспертами - стОит оставить «суету городов и потоки машин» и вслушаться, всмотреться, вдуматься в реальный - как он от века существует - мiр и вот она - пифагорова музыка сфер.  

Музыка символична, она связывает (лат. ligare - «связываю»: ноту с нотой, ряд нот - во фразу,) слушателя со звучащим (поющим!) мiром, а в пределе - с Творцом мiра. В противном случае (музыка-сама-по-себе) звучание инструментов - что-то сродни шуму (пусть и аранжировка изысканна, и оркестранты в дорогих фраках, и гонорар хороший). Потому что, сколь не услаждай они слух, душа останется спящей, расслабленной, вялой, мелкой или напротив, чрезмерно чувствительной, экзальтированной, суетливой, неуравновешенной. Потому и «шум», что на выходе «пустота», бестолочь, без-смысленность - без-логосность. Грубый пример: музыка на уже упомянутых выше «торжищах», на «ристалищах» (на хоккейных матчах, например) и т.д. Увы, и академические концертные площадки туда же - нередки и там praid’-ы-парады тщеславий, цирк (быстрее, громче, сильнее, дороже и т.д.), где игра на инструментах лишь повод «себя показать, на людей поглазеть». М.б. это имел в виду Алексей Чернов, говоря о пустоте?

Музыка есть реальность. И настоящему музыканту, если вдруг заспорят об универсалиях, дОлжно быть реалистом (отношением к своему делу прежде всего). 
Но музыка в некотором смысле не само-бытна, она существует («-бытна») постольку, поскольку причастна логосу, при-частна - т.е. является частью Божественного смысла. В таком качестве музыка есть также и инструмент познания Божьего мiра и Божественного логоса. 

Теперь о «названиях» Скрябина (Листа, отчасти Равеля, других) и о связанной с ними программности. 
Как музыкант Скрябин даже не «опередил время» (это же не ипподром какой, не лёгкая атлетика), Скрябин изрядный, из ряда вон музыкант (греч. ἄριστος - превосходный, отличный), он вышел из пределов своей «многоглаголивой» не в меру возбуждённой эпохи, он преодолел её. (Счёл, к примеру, приемлемыми те созвучия, какие его современниками таковыми даже не рассматривались. И здесь он в ряду великих -  разве, скажем, Баха уместишь в современную ему эпоху? разве не предвосхищены в его музыке многие позднейшие «-измы»?! Я не склонен считать таковые открытия относящимися лишь к музыке как таковой, в них что-то от тех материй (и не-материй тоже), о которых говорилось выше. И ещё - это именно открытия, а не «изобретения»). Будучи огромным музыкантом Скрябин своим искусством прикасался к самым глубоким смыслам музыки и вместе бытиЯ-бЫтия: «…под ними хаос шевелится» (Тютчев) - «земля же была невидима и неустроена» (Быт 1.2). Но, будучи человеком определённых (человеческих) качеств, как мыслитель (осмысливатель своего музыкантского опыта) Скрябин остался в своём времени. Он был великий композитор, но мыслитель вполне заурядный, каких было много в ту пору, салонный мечтатель, «артист», немножко …Хлестаков. Я предложил бы к манифестам и декларациям Скрябина (как и подавляющего большинства его современников) отнестись с изрядным недоверием, снисхождением, даже юмором. Ну прощаем же мы детям их фантазии. Эти декларации (и названия, часть которых вовсе и не авторские) суть вещи более чем акцидентальные по отношению к музыке, которая сама-по-себе, само-бытна (на этот раз в позитивном смысле) и с программами, названиями, манифестами не соотносится иной раз вообще никак.

Сам я много-много уже лет начинаю слушать Скрябина с озвученным в полемике предубеждением, но заканчиваю неизменно с удивлением и признательностью. При всей «экуменической» риторике - удивительно русская музыка. И даже, хочется думать, целомудренная (при риторике оккультной).
Хочется думать, что автор был ведОм музыкой (снова в том смысле, о котором выше), а отнюдь не его легкомысленными умозаключениями «от ветра головы» и трескучими программами. 
Так бывает. Вспомним, огромного писателя Толстого и его же - сомнительного мыслителя, зануду, брюзгу, …сложного человека. Или Боратынского - тончайшего, изысканнейшего поэта, при этом, по свидетельству современников, человека, который вообще не ставил запятых, просто не знал, где их ставить и как (хоть это и кажется невероятным).

В музыке есть другая опасность, по мне, более существенная. Кроме образов зла, музыка, увы, мощный передатчик и даже резонатор страстей. Но верно сказано одним из собеседников: жить опасно, причём смертельно опасно. 6-ю Чайковского слушать страшно, так что не слушать это исповедальное чудо? (О «Кармен», «Тристане» уже говорилось. И этот ряд долог).
Хочется надеяться, что музыка - своего рода …прививка (хоть теперь дурной тон произносить это слово). Отчасти для этого ставились некогда трагедии - чтобы приобщить человека к ужасу бытия и при этом не убить его, но очистить (κάθαρσις). 
Музыка трагедийна, она способна дать взыскующему слушателю опыт зла, страсти, ужаса, отчаяния, пережив который (и/или со-пережив, как в случае Патетической Чайковского) человек остаётся живым ("живым и только…") и должен бы стать опытнее, в том числе и духовно. 

Что-то громоздко получилось. Прошу прощения.

____________________________________________________________________Приложение

[фрагменты из свт.Григория Нисского Толкование к надписаниям псалмов]:

Мне кажется, что философия, проявляющая себя в мелодии, есть более глубокая тайна, чем об этом думает толпа. Что я хочу этим сказать? Приходилось мне слышать от одного мудреца вот какое рассуждение о нашей природе: человек есть некий "малый мир" (микрокосм), заключающий в себе всё, что можно найти в "большом мире" (макрокосме). Между тем порядок мироздания есть некая музыкальная гармония, в великом многообразии своих проявлений подчиненная некоторому строю и ритму, приведенная в согласие сама с собой, себе самой созвучная и никогда не выходящая из этого созвучия, и этому не служат помехой многообразные различия, обнаруживающиеся между отдельными предметами мироздания. Когда музыкант трогает струны плектром, он создает мелодию из разнообразия звуков, и притом, если бы все струны издавали один и тот же звук, мелодия вообще не могла бы возникнуть. Совершенно таким же образом пёстрое смешение вещей в мировом целом, повинуясь некоему стройному и нерушимому ладу и согласуясь само с собой через соподчинение частей, творит вселенскую мелодию. Эта мелодия внятна для ума, ничем не развлекаемого, но поднявшегося над внешними ощущениями и слушающего напев небес. Как мне представляется, таким слушателем был и великий Давид, когда он, наблюдая разумную стройность движений небес,  р а с с л ы ш а л, как эти небеса повествуют о славе Бога, своего устроителя. Поистине, из мирового созвучия рождается гимн непостижимой и неизреченной славе Божьей; этот гимн — согласованность мироздания с самим собой, слагающаяся из противоположностей. Так, противоположностями являются покой и движение, а между тем они смешаны в природе сущего [...] Проникающее мироздание взаимное сочувствие, подчиненное строю, порядку и последовательности, и есть первичная, изначальная и подлинная музыка. Её искусный творец, по неизреченному закону мудрости вызывающий её к жизни, есть устроитель вселенной.

Коль скоро, следовательно, миропорядок в целом есть некоторое музыкальное созвучие, творцом которого является Бог, как это говорит и апостол; коль скоро человек есть "малый мiр" и в то же время образ и подобие Того, Кто придал стройность мирозданию, — по необходимости всё то, что рассудок усматривает в макрокосме, должно отразиться и в микрокосме: ведь часть целого однородна с целым. В ничтожном осколке стекла, как в зеркале, можно видеть весь солнечный диск; так и в микрокосме, т. е. в человеческой природе, проявляет себя вся музыка, которую можно наблюдать в мироздании. И в части она соответствует целому, насколько целое может вместиться в части.

Это подтверждается и нашим телесным устройством, искусно подготовленным природой для музыкальных действий. Разве ты не видишь флейту гортани, магаду (*древний струнный инструмент) нёба и работу языка, щек и губ, в точности подобную игре плектра на струнах?

Итак, коль скоро всё, что соответствует природе, доставляет ей отраду, и поскольку установлено, что музыка сродни нашей природе, именно в этом и состоит причина того, что великий Давид примешал к нравственному учению мелодию и как бы оросил возвышенные догматы медовой сладостью, доставляющей нашей природе возможность некоторым образом созерцать и врачевать самое себя. Это врачевание состоит в гармонической соразмерности образа жизни, к которой, как мне представляется, без слов и прибегая к загадкам зовёт нас мелодия. Быть может, музыка есть не что иное, как призыв к более возвышенному образу жизни, наставляющий тех, кто предан добродетели, не допускать в своих нравах ничего немузыкального, нестройного, несозвучного, не натягивать струн сверх должного, чтобы они не порвались от ненужного напряжения, но также и не ослаблять их в нарушающих меру удовольствиях: ведь если душа расслаблена подобными состояниями, она становится глухой и теряет благозвучность. Вообще музыка наставляет натягивать и отпускать струны в должное время, наблюдая за тем, чтобы наш образ жизни неуклонно сохранял правильную мелодию и ритм, избегая как чрезмерной распущенности, так и излишней напряжённости.

Отсюда следует объяснять и те великие дела божественной музыки, которые свидетельство истории приписывает Давиду: всякий раз, когда Давид заставал Саула в состоянии душевной омрачённости, он так врачевал своими напевами его недуг, что к тому возвращался здравый рассудок. Из этого ясно, на что намекает таящаяся в мелодии загадка: она учит, как успокаивать болезненные возбуждения, возникающие в нас под действием многоразличных житейских событий.

(  Ср.

Болящий дух врачует песнопенье.
Гармонии таинственная власть
Тяжёлое искупит заблужденье
И укротит бунтующую страсть...)

Притом следует остановиться и на том обстоятельстве, что эти наши напевы творятся по иным законам, нежели у тех, кто чужд нашей мудрости... безыскусственный напев сплетается с божественными словами ради того, чтобы само звучание и движение голоса изъясняло скрытый смысл, стоящий за словами, каков бы он ни был.

О надписании псалмов

Псалом, песнь, хвала, гимн и молитва следующим образом различаются между собой: псалом есть мелодия, требующая музыкального инструмента; песнь есть напев человеческих уст, при котором звучат членораздельные слова; гимн есть воздаваемое Богу благословение за дарованные нам блага.

Толкования к надписаниям псалмов, II, 3

Псалтерион — это такой инструмент, который издает звучание при помощи своих верхних частей; его мелодия именуется псалмом. Итак, уже само его устройство содержит иносказательный призыв к добродетели. Бог повелевает, чтобы твоя жизнь была псалмом, который слагался бы не из земных звуков (звуками я именую помышления), но получал бы сверху, из небесных высот, свое чистое и внятное звучание. Слушатели этого псалма суть в иносказании те, кому ты подаёшь пример достойной жизни.

От музыкальных инструментов до слуха доходит лишь звучание, а в пении одновременно слышатся и мелодия напева, и членораздельные слова, в то время как при одной инструментальной игре слова по необходимости пропадают. Такое же различие существует и между друзьями добродетели. В самом деле, тот, кто в созерцательной жизни предал свой ум познанию сущего, совершенствует себя таким образом, что толпа этого видеть не может. Но тот, кто с прилежанием трудится и над своим житейским поведением, — такой человек, всенародно являя пример добрых нравов, словно при помощи слова уясняет всем музыкальную упорядоченность своей жизни.

О сотворении человека, IX

Тот, кто обучен музыке, но по телесному недостатку не имеет собственного голоса, желая показать свое мастерство, прибегает для напева к искусственным "голосам" — к флейтам или к лире — и так делает своё умение очевидным для других. Точно так и ум человеческий, не будучи в состоянии непосредственно передать движения своей мысли душе (ведь она всё воспринимает лишь через посредство внешних чувств), подобно искусному музыканту, приводит в движении своем одушевлённые инструменты и извлекает из них звуки...

В звучании человеческого голоса как бы смешана музыка флейты и лиры, одновременно издающих согласованный звук. Когда дыхание, через жилы бьющее кверху из своих вместилищ, при усилии говорящего напрягает соответствующий орган, возникает звук, подобно тому как он возникает в флейте... А нёбо, воспринимая идущий снизу звук, раздробляет его как бы двойным авлосом — выходами ноздрей... В то же время щёки, язык и устройство гортани — всё это похоже на струны, по которым движется плектр, настраивая их высоту сообразно надобности. Губы, сжимаясь и разжимаясь, производят то же самое, что и пальцы, бегающие по отверстиям флейты и настраивающие её звучание.