Духовные песнопения. Вокальная лирика.

Богородице Дево, радуйся:

Христос воскресе из мертвых:

 

Чувства человеческие обманчивы, их нетрудно, умеючи, подчинить случайному, временному, да человек и сам спешит подчинить себя - иной раз и без всякого к тому принуждения - иллюзорному, призрачному, "в-не-собственном-смысле"... 

Как отличить явление подлинное и самобытное от вторичного, заимствованного, несамодостаточного? От подделки, "обманки", лжи? Как в океане звуков опознать музыку, отличима ли живо-пись от "мёртво-", живое слово от смрада суесловия?... ("дурно пахнут мёртвые слова..."). Прекрасная иллюстрация в чеховском "Ионыче":

Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя в деревне школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала о том, чего никогда не бывает в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и в голову шли всё такие хорошие, покойные мысли...

...Прошел час, другой. В городском саду по соседству играл оркестр и пел хор песенников. Когда Вера Иосифовна закрыла свою тетрадь, то минут пять молчали и слушали "Лучинушку ", которую пел хор, и эта песня передавала то, чего не было в романе и что бывает в жизни.

Критерий, однако, есть (хотя приходится оговориться, - и здесь мы не свободны от чувств, куда от них в посюстороннем мире, в сей "юдоли плача"?)

Критерий есть. Сказать его словами не сложно: музыку от не-музыки отличает наличие/отсутствие ... "волшебства" (употребляю это слово, конечно, вне какого бы то ни было языческого контекста: "волхвы персидстии царие", пришедшие к яслям Богомладенца, ведь не "волхвовали-волшебствовали" в собственном смысле...)

Когда есть волшебство, есть и музыка. Когда - «пел он, и всем нам сладко становилось и жутко» (Тургенев, «Певцы»), тогда - музыка.Причём вне всякой зависимости от жанра. Мы ищем в музыке свидетельств горнего мира («он несколько занёс нам [чадам праха] песен райских») и что нам за дело: высокое это искусство или «слепой скрыпач в трактире»? «академизм», «аутентизм», народная культура, джаз, азербайджанский мугам, индийская рага? Что по большому счёту нам за дело - исполнитель кто он: «гордый ли он внук славян? финн? ныне дикой тунгус? иль друг степей калмык?» Нет, в этих материях много любопытного, и нам, конечно, интересны эти "горизонтальности". Но не на них отзывается душа, не ими восхищается она «во области заочны»... Иной раз сочинение (чаще исполнение) столь технологически совершенно, столько в него вложено автором/исполнителем изобретательности, остроумия, всяческих "вкусностей" и "пикантных штучек", что готов принять всё это за чистую монету... Душа, однако, в смятении, душа, алчущая живой воды, вянет от безжизненных витиеватостей...  

Рассудок анализирует, разбирает целое на элементы... Чувства упиваются "красками»... Бессмертная душа взыскует Правды, Истины, Красоты...

 

 

Как представить автора записанной на пластинку музыки тому, кто впервые слышит это имя? Трубачёв - композитор? Но применительно к Сергею Зосимовичу «композитор» кажется и недостаточным и избыточным одновременно. Неточным. Несу́щественным. Уводящим от сути дела.

Бо́льшую часть своей музыки он написал в последние годы жизни, будучи пенсионер, находясь, собственно, вне системы, в которой существовали творческие союзы (коих членом он никогда не был), издательства и издания, «фестивали, конкурсы, концерты», и прочие, и прочие - в большей или меньшей степени  - редко, когда не так - «ярмарки тщеславия»... 

Сергей же Зосимович прожил скромно и незаметно, как-то в стороне от «суеты мира», житие его было «тихо и безмолвно». «Во граде яко в пустыни живый», он и в веке прожил яко в вечности - цельным, целостным, целомудренным.  «Мiр ловил его»? Да. Как и всякого «труждающегося и обремененного».Но ведь не поймал!

Незадолго до своего успения Сергей Зосимович стал священнослужителем, диаконом, но он ведь всегда был διάκονος - служитель, пусть и во «вне-литургическом смысле». Музыка была его послушанием, его способом служения. Бого-служения.

Но не только музыка... Трубачёв был солдат. И в самом непосредственном смысле - прошёл войну, среди прочего награждён медалью «За отвагу»... Надо ли говорить  какова цена этой награды?

И он был воин в смысле широком. 

Пред ним прельстительные сети / Меняли тщетно цвет на цвет... 

Вера, благоговение и страх Божий входящих (во святый храм) - это ведь послушания, способы Богу-служения, ответ человека на «будьте совершенны». В советские годы для верующего человека в этих прошениях были проставлены ещё и особые акценты. Трубачёву - потомку священномучеников - тихое и безмолвное житие во всяком благочестии и чистоте было заданием. Боевым. «Благословено воинство Небесного Царя».

 

Трубачёв не занимался композицией, как сказали бы теперь, профессионально. Да он вообще не занимался композицией. Он пел. Душою своею слышал он потаённые песни родной земли.  И - отозвался. 

 

 

Музыка Трубачёва безыскусна. Имею в виду именно безыскусность - препобеждённый «искус, искушение». Эта музыка не несёт на себе бремени «сомнений и тягостных раздумий», эта музыка - зрелого человека. И христианина. О.Сергий был воин и праведник, и музыка его - музыка воина. Она строга, сдержанна, при этом преизливается ликованием, она всегда гимн, она торжествующа, при этом - необыкновенно искренна и... простодушна. Он и сам был простодушен и чуток. 

При внешней сдержанности эта музыка властно ведёт за собою, душа вместе с нею поёт и плачет. Эта музыка высока и благородна, этот металл драгоценен, проба его - высшая...

 

 

Но и «безыскусственность» есть характерная черта этой музыки, и она - эта безыскусственность - не от скудости выразительных средств. Напротив - от глубины содержания, от преодолённого «сопротивления материала». Эти ноты записаны мастером. Ма́стер подчинил стихию авторской воле, удержал её в тех рамках, которые были очерчены им, человеком глубокой внутренней культуры - и общей, и музыкальной, и - что особенно важно, когда речь о литургическом искусстве - культуры церковной. 

 

 

Музыка Трубачёва изысканна и благородна. Верно замечено исследователями его творчества (о.Михаил и Наталья Станиславовна Асмусы): творчество Трубачёва нисколько не содержит в себе "искусственности", при этом в нём много искусства. Форма Трубачёва, на мой взгляд, безупречна. Форма - вообще одна из сильнейших сторон его собственно композиторской техники. 

 

 

Музыка Трубачёва аскетична, она свободна от субъективизма, от «человеческого, слишком человеческого». Самые холмы радонежские поют эти песни... Хоры Трубачёва словно бы сотканы из монастырского благовеста, из кадильных звонов, из воздыханий лаврских молитвенников, из гомона птиц, из  шороха ветвей, журчаний весенних ручьёв, шелеста листьев, ликующих интонаций пасхальных песнопений... Линии голосов его партитур словно бы продолжают очертания маковецких холмов, каждая горизонталь прописана, общая ткань - сдержанно, словно бы подспудно, - полифонична. Его хоровые «краски не ярки и звуки не резки». Самая фактура его церковных хоров напоминает нестеровский пейзаж: «донельзя простой, серый, даже тусклый и все-таки торжественно-праздничный» (Бенуа).

 

 

И ещё об одном качестве музыки Трубачёва хочется сказать. Метнер сравнивал Грига с Бетховеном: «Бетховен бесконечно больше Грига в смысле пределов выбора. Больше - означает, разумеется, и глубже, и шире, и выше, ибо пределы выбора имеют и свою глубину, и свою широту, и свою высоту. Но подлинность Грига столь же несомненна, как и Бетховена... Примитивность его формы так же священна и примерна по своей художественой подлинности, как и небывалые гигантские построения Бетховена». 

Столь же несомненна и подлинность музыки Трубачёва. А это очень  редкое  качество. Качество, присущее  я в л е н и ю. В его музыке нет ни тени какой бы то ни было стилизации, она абсолютно органична. Композитор обращается к диатонике, при этом возникает ощущение абсолютной ладовой свежести. Замечательна его редакция песнопений Октоиха, там нет собственно авторского материала, при этом каждое созвучие, каждая пауза окрашена характерной трубачёвской интонацией. 

 При этом даже авторская его музыка глубоко канонична. 

 

 

Скажем ещё и о простоте этого явления. Внешняя простота хорового (и не только) наследия Трубачёва есть результат строгого и ответственного отбора музыкальных средств. Но важно отметить и ещё одну - не-музыкальную - составляющую этой простоты.

В родстве со всем, что есть, 

                                                 уверясь

И знаясь с будущим в быту,

Нельзя не впасть к концу, как в ересь,

В неслыханную простоту.

Замечательно это поэтово - «в конце». Трубачёв и начал «с конца» (уже упоминалось, что подавляющее большинство его сочинений датируется последними годами), да он и жизнь свою прожил словно бы «в конце» (гибель отца-священномученика, родство с о.Павлом Флоренским, преданность памяти которых они пронёс со смирением и достоинством через всю свою жизнь, наконец, реальный фронтовой опыт не оставляли места соблазнам «социалистического строительства» «новой общности - советского народа», не говоря уже о «новом человеке»). Сергей Зосимович прожил в традиции, в коей элементы древние столь же естественны и актуальны, сколь актуально за окном «тысячелетье на дворе»... 

Трубачёв и сам по себе традиция, явление Трубачёва есть звено в цепи, живая и плодоносящая ветвь церковного предания.

 

                                                                                            прот.Феликс Стацевич

                                                                                            Москва, зима 2011/12

 

................................................................................................................................................

Запись сделана в Лондоне. Относительно русской культуры эта столица мира кажется глубокой провинцией. Отчасти это так, но именно отчасти. 

В Лондоне жил и похоронен Николай Карлович Метнер, православный христианин, на надгробном его кресте: без Мене не можете творити ничесоже... Музыка Метнера - одна их жемчужин русской музыки 20 века... В легендарной студии на Abbey Road им были записаны фортепианные концерты, скрипичная соната, почти полный круг его клавирных произведений, песни и романсы... 

В нескольких шагах от Метнера восьмиконечный крест Семёна Людвиговича Франка, православного христианина... 

Нельзя не сказать и о том месте, которое занимает Лондон в сердцах русских верующих людей. Здесь жил и проповедовал владыка Антоний Сурожский. Неподалёку от Лондона подвизался архим. Софроний Сахаров, писатель жития прп. Силуана Афонского, его духовный сын... 

Особое место занимает в русской религиозной жизни и английская литература, многим дороги имена Честертона, Льюиса. Не говоря уже великих - Шекспире, Байроне, Диккенсе... 

Нет, нити, связывающие русскую культуру с этим загадочным островом, весьма многообразны.  

 

В нашем случае Лондон был своего рода площадкой, здесь много лет трудится регентом в русском соборе Евгений Святославович Тугаринов, большой энтузиаст и пропагандист музыки Трубачёва, спасибо ему, собравшему на запись своих друзей и учеников буквально со всей Европы. В Лондон слетелись в те дни певчие из Брюсселя и Рима, из Вильнюса и Амстердама, прилетели, конечно, и москвичи. Три дня прошли в напряжённой, радостной и вдохновенной совместной работе, она носила - это важно! - соборный, церковный характер. 

Мы очень признательны владыке Елиссею, его архипастырское благословение окрыляло нас.

Огромное спасибо мастеру своего дела Александру Калашникову за профессионализм звукорежиссёрский и хормейстерский, он не только «ставил звук», но и ассистировал дирижёру и художественному руководителю проекта (как теперь принято говорить).

 

 

Мы держали в руках ксерокопии авторских рукописей, может быть, ещё и потому за нотными знаками так ясно ощущались непосредственность и простодушие самого Сергея Зосимовича, его почерк словно бы сохранил тепло его рук, остроту его взгляда, его живое дыхание... 

А ещё за этими листами - вдохновение, которое сопутствовало рождению этой удивительной музыки... Оно передавалось и нам. 

А ещё - живые души его со-трудников - о.Матфея, безымянных лаврских певчих... Мы были вместе, одним хором.

"Светло и тихо облака плывут надо мною": 

Святая Русь в камерно-вокальном наследии С.З. Трубачёва 

 

Если следовать мысли Г.В. Свиридова о России как стране простора, стране слова, стране минора, песни, стране Христа, - задачей всех подлинно национальных композиторов в ХХ веке оставалась творческая работа с родным мелосом, родным словом, «звукоатмосферой традиционной русской культуры - устоявшимися звуковыми символами национальной картины пространства и времени» (Т. Чередниченко), преломление многовекового духовного, в том числе, и музыкального, наследия. В этом смысле столь яркие и разные композиторы, как Танеев, Рахманинов, Смоленский, Кастальский, Чесноков, Гречанинов, Калинников, Прокофьев, Мясковский, Свиридов, Гаврилин, Леденёв, - делают одно общее дело. 

Сегодня, на очередном для Отечества роковом рубеже, нам открывается музыка Сергея Зосимовича Трубачёва (1919-1995) – музыканта, посвятившего себя исследованию и возрождению церковных распевов, утверждавшего целостность русской духовно-музыкальной традиции и жизненность для современного человека родных музыкальных корней. 

Богослужебные произведения композитора, будучи изданными, звучат во многих православных храмах, ценимы церковными певчими и регентами, любимы прихожанами. Светские же, камерно-вокальные сочинения Сергея Зосимовича совсем неизвестны широкому кругу слушателей

. Эта сторона композиторского наследия мастера, не столь обширная по своему объёму

, как мне кажется, верно отражает склад его композиторского мышления, несёт следы поиска им чистого, укоренённого в древней музыкальной традиции, богатого метафорическими рядами, ёмкого, глубокого и понятного - родного языка. 

Уже в наиболее раннем (1949) из камерно-вокальных сочинений Трубачёва, романсе на слова М. Лермонтова «Ночевала тучка золотая»

, проявились такие черты, как плагальность, опора на натуральные лады - эолийский и фригийский. В партии сопровождения (столь же распевной, что и солирующим голос, вплоть до «колышащихся», чисто аккомпанирующих, «фоновых» формул, близких по музыке Похвале Пустыне из «Сказания о невидимом граде Китеже» Римского-Корсакова), – приёмы имитационной и русской подголосочной полифонии, колокольные перезвоны в басу. И одухотворяющая всю ткань - распевная, естественная, целомудренная и глубокая, чисто русская интонация!.. Эти особенности и композиторские приёмы, проявившись в раннем опусе, станут определяющими и в поздних сочинениях Трубачёва – мастера русского распевно-подголосочного стиля. 

Слова стихотворения «Звезде Утренней» отца Павла (Флоренского)

 воплотили его духовный, молитвенный опыт. Таким же духовным свидетельством становится и романс (1988) Трубачёва. Уже в прелюдии фортепианный аккомпанемент, имитирующий пение церковного хора (читком), указывает на сверхличную природу молитвы. Музыкальная структура романса отражает и ступени (стадии, этапы) того, как душа, призывая и воспламеняясь, приобщается сверхличному пламени. Первые три строфы (в особенности третья: «Пронизается алостью далей синяя муть») изложены сложным, насыщенным хроматизмами, полным энгармонических замен, модуляций, «блужданий», - языком. Со слов: «вновь Нечаянной Радостью» (неожиданный, почти чудесный оборот в солирующем голосе дарует музыкальному пути новые горизонты), - этого первого касания благодати - постепенно устанавливаются диатоника «тёплых» диезных тональностей, вплоть до бескрайнего и светозарного Си мажора (на словах: «Мариам ясно-взорая, тихим оком взгляни. Ты – Помощница скорая, Ты засветишь огни»). «Молитва есть некий сердечный жар, некий духовный свет, собирающий лучи, подобно увеличительному стеклу, в единый центр: в этом центре начинается горение. Неопытному человеку нередко кажется, что это горение есть его личное, субъективное состояние, которым все и ограничивается. Но на самом деле это горение вводит личную душу в сверхличное Пламя, отзывающееся на личный призыв и включающее в Себя лично-возгоревшееся сердце. Человеческий огонь может и должен приобщаться в молитве Божьему Пламени - и в этом состоит таинственный смысл и благодатная сила молитвы. Сердце человека воспламеняется божественным Огнем и уподобляется “неопалимой купине”. Личный огонь растворяется в Божием и человек теряет себя в Его Огнилище. В настоящей молитве человек забывает и теряет себя: он уже не помнит, что он “есть”, не ощущает своего земного естества; он видит и чувствует себя как бы в некоем огненном столпе, восходящем вверх, и слышит, как из души его восходят “неизреченные воздыхания” “самого Духа” (Римл. 8, 26). И в этом свете и огне он остается дотоле, доколе выносят его сердце и дыхание»

. Духовный опыт, запечатленный в романсе, говорит как о краткости касания благодатного посещения, так и о благодатных плодах молитвы – смиренном и осознанном приятии своего пути, доли, креста: «Через слёзы солёные вдаль смотрю и бреду».  Фортепианная постлюдия, повторяя материал прелюдии, приобретает дополнительное «измерение». В колокольном звучании (полутактовые вставки, имитирующие гудение квинты большого колокола и высокие голоса часовых колоколов) действенно присутствует вертикаль, весть о спасении, благодать, не оставляющая нас и в мире юдоли. «В церковном освящении колокола испрашивается и через освящение даруется ему сила воздействовать на душу человека, на всю природу и её стихии благодатию Всесвятаго Духа. В молитве на освящение колокола священник призывает: И ныне, Владыко Пресвятый… кампан сей… небесным Святым Твоим благословением и благодатию Всеосвящающаго Твоего Духа благослови и освяти, излей в онь силу благодати Твоея: яко да услышавше вернии раби Твои глас звука Твоего, в благочестии и вере укрепятся и мужественно всем диавольским наветам сопротивостанут, и молитвами, и всегдашним славословием Тебе истиннаго Бога сия победят, к церкви же на молитву и славословие Святаго Имене Твоего, во дни и в нощи спешно, яко ведоми да ведутся»

. Совсем «по-свиридовски» звучит и в прелюдии, и в постлюдии последовательность «хоровых» аккордов S-T_5/6 (натуральный минор, в мелодическом положении терции; заметим, что в романсе широко используется и дорический лад). Как часто это бывает и в свиридовских партитурах, свободой голосов и подголосков оказывается преодолённым жёсткий диктат функциональной определённости и ограниченности лада.

Композиция «Вербной Субботы» (на слова А.А. Блока)

 отмечена характерными чертами русской музыки: свободной организацией времени – переменным размером; гибким чередованием поэтических стоп; опорой на диатонику (в романсе нет ни одной альтерированной ноты!) и на натуральные лады; в голосоведении - смелыми параллелизмами, использованием открытых квинтовых созвучий (строгое, архаичное звучание параллельных чистых интервалов в чём-то напоминает строчное пение, перекликается с фресковым письмом, скажем, новгородской Софии); свободным владением «хоровыми» массами (от двух-трёхголосного зачина, звучащего в унисон или в октавном удвоении, число голосов доходит до шести-семи)

. Ёмкость и лаконичность музыкального языка, его выразительность («колыхания» голосов создают не только образ трепетного пламени церковной свечи, но отражают и взгляд Священной истории, пристально смотрящей на нас с монументальных фресок древнерусских храмов), - придают этой «детской песенке» измерение вечности, укореняя её в многовековой истории христианской Руси.

В статье «Колокольные звоны» (1985) Трубачёв приводит дорогой его сердцу рассказ (эпизод из жизни Ф.М. Достоевского в период ссылки) об укреплении в вере под влиянием Пасхального благовеста. «“Есть Бог, есть!” - закричал Достоевский вне себя от возбуждения. В эту самую минуту ударили колокола соседней церкви к светлой Христовой заутрене. Воздух весь загудел и заколыхался. “– И я почувствовал, - рассказывал Фёдор Михайлович, - что небо сошло на землю и поглотило меня. Я реально постиг Бога и проникнулся Им. Да, есть Бог!”…»

. 

Схожей силой воздействия на слушателя, по моему мнению, обладает романс самого Трубачёва «Весеннее успокоение» (1976) на слова Ф.И. Тютчева (из Уланда)

. Стихотворение для голоса и фортепиано становится свидетельством живой веры, дарующей душе свободу – вплоть до прямого (здесь, в земной жизни) диалога с вечностью, до исполненного чистой любви акта бескорыстного созерцания, до единого вместе со бесплотными Небесными Силами гимна Творцу. В плане музыковедческого анализа стоит отметить композиторскую свободу владением фактурой: от невероятно смелого одноголосного диатонического фортепианного вступления, имитирующего пастушью свирель

, - через диссонансы раздела, насыщенного развитыми подголосками, -  до свободного от земных тяготений парения мелодии (во втором разделе стихотворения). Гармонические отклонения чрезвычайно гибки и деликатны, часто слышен переменный лад. Композитор избегает как упрощённых модуляций через Доминанту, так и звучания в доминантовых аккордах терцового тона (тем самым предоставляя восприятию слушателей свободу выбора: «слышать» либо натуральный, либо гармонический минорный лад). Диатоника в партии солирующего голоса сочетается с простором его пути. Мелодия естественно и мягко движется широкими интервалами: ходы на кварты и квинты уравновешены, смягчены, подготовлены колыханиями больших секунд; малая секунда появляется лишь дважды - мягкими проходящими звуками. Но куда важнее и исполнителям, и слушателю: настроив своё сердце, почувствовать запечатленное в музыке живое присутствие Первообраза («и Божественный Лик на мгновенье…»)! Откровения, коим является романс Трубачёва, в художественной сфере единичны. Они даруются лишь чистым и смиренным художникам, кротким до самоумаления, достигшим в творчестве умения «ничего не сказать от себя»

. Сергей Зосимович Трубачёв в области композиторского творчества остаётся уникальным примером скромности и кротости. Не от безымянных ли русских распевщиков этот великий духовный дар унаследовал и взлелеял в себе Сергей Зосимович? А мы - через его певучее, поющее сердце - мы обретаем сегодня диалог с родной музыкой прежних веков, сверяем камертон души со строем распевов и колоколов Святой Руси. Его всегда одухотворённые хоровые обработки, оригинальные богослужебные и светские произведения пробуждают наши души, возводят ум горé, «питая странно». 

+ + +

Благотворному, целительному обращению к истокам мы обязаны такими свершениями русских композиторов, как «литургическая» опера «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» Римского-Корсакова, «православные» кантаты («русские оратории») Танеева «Иоанн Дамаскин» и «По прочтении псалма», хоровые  циклы Рахманинова «Литургия Иоанна Златоустого» и «Всенощное бдение». Возвращению к корням посвятили свою жизнь композиторы Нового направления и (как это сейчас открывается) многие музыканты советского периода. 

«Идеже обрящу начало зла моего? Окрест воззрю и восплачу, внутрь обращусь и опечалуюсь, яко тьма кромешная обстоит мя. О, Звездо единая, Христе Спасе мой, достигни мя лучами благодати Твоея», - так начинается Покаянный канон, излившийся из сердца нашего современника, священномученика отца Василия (Рослякова) (1960-1993). 

Русский фотохудожник Юрий Холдин (1954-2007), решив донести до нас, своих современников, красоту фресок Дионисия, осуществил 12-летний художественный проект «Свет фресок Дионисия – миру».  «Светское искусство рассматривает творчество как самовыражение, как возможность заявить громко о своём “я” художника. Холдин же подчинил всю мощь таланта, всю страстность натуры передаче послания Дионисия. Чем глубже он погружался в светоносный мир евангельской перспективы, тем больше требовалось самоотвержения, незаметного, не всегда видимого и понятного миру перестраивания собственной жизни по тем же законам»

. 

Исцелить душу человека, преобразить его, - это задание взяла на себя «святая русская литература» (определение Томаса Манна). Путь нашего сердца к хранимому как святыня в древних церковных напевах строю Святой Руси указует русская музыка. По слову Владыки Иоанна (Снычёва), «Россия жива будет, доколе вы в ваших сердцах будете лелеять мечту о ней». 

 

Михаил Никешичев