Путевые заметки. Алапаевск-Верхотурье-Екатеринбург (добавлена ещё одна часть)

Оля Виноградова отозвалась на просьбу поделиться своими впечатлениями, вот они (с добавлениями и комментариями):

До аэропорта, слава Богу, добрались нормально [*Оля вела машину - пФ]. Я боялась, что в связи с чемпионатом перекроют какой-нибудь участок движения, и мы опоздаем. Даже с ручной кладью в «Победе» у нас не было особенных проблем. Все запрещенные к провозу в салоне предметы мы сложили к троим нашим спутникам, летевшим с багажом.

Высадились в аэропорту Кольцово в Екатеринбурге. На площади перед аэропортом видны предгорья Урала.

После обсуждения с нашим водителем Андреем возможности поужинать заехали в супермаркет «Монетка». Тут надо заметить, что каждый из нас купил еды не только на себя, но и на товарищей, поэтому продуктов оказалось порядка 10 полных пакетов-маек. Это все мы не съели даже до конца поездки (оставшееся, по замечательному предложению одного из наших спутников, было отдано бездомному около подворья Ново-Тихвинского монастыря).

День 1

Ночевали в гостинице «Гавань» в городе Режь, стоящем на одноименной речке. Обратила внимание, что на улицах города старые светофоры. Рядом с гостиницей оказалась кулинария под названием «Кафетерий», работавшая с 8 утра. Там мы позавтракали весьма дешевыми по московским меркам шаньгами и пирогами (меня удивил, например, торт «Прага», который продается по 260 рублей за килограмм). Как выяснилось, женщины в кафетерии пекут с четырех утра.

Пока мы ждали часть нашей группы на улице, к нам подошла худенькая кошка и стала ласкаться. Одна из спутниц предложила ей пирожок с капустой. Кошка стала есть с аппетитом.

Приехали в Алапаевск. Хотя Алапаевск имеет статус города, там, где мы были, застройка, в основном, одноэтажная.

Поехали в Напольную школу — место содержания под стражей святой преподобномученицы Елизаветы и других Алапаевских мучеников (школа была церковно-приходской, и свое название получила оттого, что стояла в поле на окраине города). Краткие исторические сведения о пребывании узников можно посмотреть по ссылке: http://uole-museum.ru/museums/napolnaya-shkola/.

На территории, прилегающей к Напольной школе, находится женский монастырь, в котором сейчас активно ведутся строительные работы к приезду патриарха. Там нас встретили насельницы монастыря и священник. Его назначили на это место всего два дня назад, и он нам рассказал, что знал.

[Мне удалось пообщаться с матушкой настоятельницей с очень редким именем Смарагда, держала она себя просто, а вообще-то она филолог с университетским образованием - пФ].

Мы заглянули в новый строящийся храм, а также в саму Напольную школу, в которой в данный момент идет ремонт. Здание школы принадлежит государству и является музеем. Руководитель музея рассказала нам о пребывании святой Елизаветы в Алапаевске, о жизни заключенных в Напольной школе. Не так еще давно в городе жила столетняя бабушка, которая сама видела и слышала заключенных, и от нее дошли устные сведения. Каждому из нас посчастливилось получить от руководителя музея (ее зовут Елена Леонидовна Титеева) по фрагменту кирпича из здания Напольной школы [положим им в основание нашего храма - пФ]. Около школы есть участок земли, на котором святая Елизавета Федоровна и другие узники выращивали овощи и цветы.

Потом тут же в монастыре нас накормили обедом: суп с рыбой, гречка по-монастырски и чай с вареньем.

Затем мы прошли пешком в Екатерининскую церковь, в которую ходили Алапаевские узники во время своего пребывания в Напольной школе. [Удивительно, что храм этот в советское время не закрывался - пФ].

Сейчас церковь является подворьем монастыря Новомучеников и Исповедников Церкви Русской. В церкви находится чудотворная икона Божией Матери «Скоропослушница», переданная туда в середине XX века.

Рядом с Екатерининской церковью, при кладбище, раньше располагалась катаверная (место, где совершают омовение тел усопших), куда были перевезены останки Алапаевских мучеников сразу после изъятия их из шахты, и где проводилась судебно-медицинская экспертиза, организованная представителями Белой армии.

Затем мы посетили Свято-Троицкий собор города Алапаевска, в котором в 1918 году было совершено отпевание святых мучеников. Рядом с церковью находится склеп — бывшее хозяйственной помещение собора — в котором захоронили останки святых мучеников на то недолгое время, пока местность была занята армией Белых. Там, в склепе, мы пропели канон Алапаевским мученикам (все, погибшие вместе с Елизаветой Федоровной, кроме Федора Семеновича Ремеза, канонизированы Русской зарубежной церковью).

Затем мы поехали к месту гибели Алапаевских мучеников. Там находится мужской монастырь Новомучеников и Исповедников Церкви Русской. Мы помолились у шахты и прошли крестным ходом вокруг нее, поя Херувимскую песнь греческого распева.

Монастырский храм с братским корпусом красного кирпича окружен соснами. Храм небольшой, но красивый, с замечательными иконами.

Сейчас на территории монастыря строится новая большая церковь в византийском стиле. Внутри есть мозаики.

Далее нам предстоял длинный переезд.

Мы пообедали в придорожном заведении, которое по уровню цен - но не по обстановке внутри - относится к классу кафе-ресторана. Помимо картошки фри можно было найти и другие условно постные блюда типа горбуши под сырным соусом.

Вечером мы собрались на ужин в трехместной комнате в гостинице. У Захара были с собой «Мертвые души», возникла идея почитать за трапезой про Манилова. Читали Захар и Наталья Геннадиевна по ролям. Было, правда, очень смешно. Посмеялись! [Спасибо Наташе с Захаркой, так они замечательно читали. И ведь не только смешно получилось, но и поучительно! Ох уж этот гоголевский «видный смех сквозь неезримые слёзы»… - пФ]

День 2

Ночевали в городе Нижняя Тура. Завтракали в гостинице. На завтрак нам давали маленькие пиццы наподобие тех, что продают в школьных столовых, но зато была возможность разогревать в микроволновке.

Мы прочитали канон праведному Симеону Верхотурскому на реке, в месте, где он ловил рыбу. Там, на берегу, можно было упасть в речку, что я, похоже, чуть не сделала. Потом нашла более пологий камень. Думаю, все участники поездки согласятся, что виды вокруг были очень красивые. 

Рядом находится деревянный храм Всех святых. В притворе храма пахнет сосной.

Потом мы поехали в Свято-Николаевский мужской монастырь, в котором пребывают мощи праведного Симеона Верхотурского. Приложились к мощам святого. Для нас монахи открыли крышку раки. Спасибо им! В Никольской церкви заканчивалась Литургия, и мы получили по кусочку просфоры. 

На той же речке Туре стоит село Меркушино, где были обретены мощи праведного Симеона Верхотурского. На этом месте забил целебный источник. Там и сейчас можно набирать воду.

Еще в этом месте в 2001 году были обретены мощи другого святого — священномученика Константина Богоявленского. О нём есть рассказ на нашем сайте (2 года назад).

Мощи священномученика Константина находятся в Михайло-Архангельском храме, который является подворьем Ново-Тихвинского женского монастыря.

В галерее между Свято-Симеоновским и Михайло-Архангельским храмом есть замечательная лавка, в которой можно купить иконы в различных техниках, детские книжки, а также всякие интересные сладости (петушки, посошки, леденцы, мармелад из сосновых шишек) [и ещё всякие-разные детские штуки ручной работы: игрушки, карандаши, свистульки, дудочки, - "музыку" купил всем своим внукам, вот будет концерт как одновременно засвистят-задудят… - пФ].

После очень хорошего обеда в трапезной Свято-Николаевского монастыря нас ждал многочасовой переезд в Екатеринбург. Дорога была горная, хотя горы и невысокие. То справа, то слева появлялись отвесные скалы сначала красного цвета, а чуть дальше серого. Поначалу с нехорошей периодичностью вдоль автодороги попадались надгробия. Но этот участок закончился. Дальше по ходу по́лосы для движения туда и обратно конструктивно разведены (представляют собой по сути две параллельные дороги, в каждой по два ряда), и надгробных памятников я больше не видела.

По дороге мы заехали в старинный город Невьянск, в котором есть падающая башня.

День 3

В Екатеринбурге мы ночевали в большой гостинице советской постройки.

[просто сказать «советской», - почти ничего не сказать, гостиница - яркий пример конструктивизма, конструктивизма в Екатеринбурге огромное количество. Я специально посмотрел памятную табличку, годы постройки 1929-32-й. Эта «конструктивичность» - одна из доминирующих черт этого города. Плюс - эклектика, в одном пространстве - и в самом центре! - уживаются и дореволюционные  деревянные дома, и дореволюционные же купеческие особняки, и хрущёвки, и hi-tech. Надо признать, что лицо этого города неповторимо, и то, что удалось «схватить» его на этот раз - до этого был здесь дважды, и неудачно - наконец с этим странным городом примирило. Хотя и не без оговорок, призна́юсь. Оговорки связаны с тем злодеянием, которое здесь совершилось, и совершилось так безобразно, гнусно, помимо-человечески, откровенно демонически. Одно только уничтожение останков убиенных, надругательство над их телами - одна только эта избыточность зла чего стоит. Они пережгли кости царя Едомского в известь (Амос 2.1) - пФ].

С утра время было в нашем распоряжении, и некоторые отправились в храм Всех святых, в земле Российской просиявших, называемый также Храмом на Крови, к 8 часам на Литургию. Эта церковь возведена на месте Ипатьевского дома, где была расстреляна Царская семья.

Служба шла в нижнем храме. Он красивый и немного напоминает новый храм Новомучеников и Исповедников Российских Сретенского монастыря. В интерьере нижнего храма много красного бархата.

После Литургии мы посмотрели часть музейной экспозиции, где увидели прошение, написанное рукой инокини Варвары о добровольном заключении под стражу с содержанием за свой счет, а также другие артефакты, связанные с Царственными мучениками и их приближенными.

Затем мы поехали в мужской монастырь в урочище, называемом Ганиной ямой. Монастырь построен на месте уничтожения останков святых Царственных страстотерпцев. Ехали к 12:30, чтобы попасть на молебен с акафистом святым Царственным мученикам. В храме, в котором мы молились, есть частички мощей святой преподобномученицы великой княгини Елизаветы, инокини Варвары и святой равноапостольной Марии Магдалины.

[Ещё раз о городе. Первый раз довелось быть здесь в 98-м и город произвёл прямо-таки тягостное впечатление. Помню матово-чёрный памятник одному из самых зловещих демонов революции в центре города - сутулый, с острой бородкой человечек-карлик... Свердлов. Куда-то устремившийся… Куда? по какой надобности? в светлое будущее? Ну да, в их светлое будущее. Любопытно было бы взглянуть на памятник Ельцину, - вероятно, есть уже такой в Екатеринбурге? - сравнить с чёрным Свердловым. Противоположности, нередко случается, сходятся («единство противоположностей»).

Водитель автобуса - не знаю, специально ли? - проехал мимо Ельцин-центра, так что и памятник удалось повидать, он - так и есть! - белый…

Ещё подумалось, что память царственных страстотерпцев, воздвигнутые им храмы, вообще воздвигнутые храмы и совершаемая молитва, ощутимо повлияли на облик города и нравы горожан. Думаю, всякое здесь есть, как и везде, как и всегда - вот отцы города, например, - чёрный и белый, но теперь вы-значена и светлая составляющая и она придаёт городу иной оттенок, и выявляет иной смысл его существования. В советское время в громадном городе действовал один храм. Мне удалось побывать в нём, в храме удивительная икона «Утоли моя печали», которой хотел поклониться ещё в прошлый свой наезд на Урал, но тогда не удалось, а сегодня вот успелось. Слава Богу! К основному Предтеченскому храму симметрично пристроены  - ещё в XIX веке - два придела (правый как раз посвящён иконе Божией Матери «Утоли моя печали»), у них любопытный иконостас, стилизованный под готику.

Город даже в центре сохранил контрасты, не знаю, уместно ли назвать это эклектикой? Этому нагромождению противоположностей нельзя отказать в известной цельности и даже стильности. Вот упомянутый Иоанно-Предтеченский храм на Ивановском кладбище. Здесь же епархиальное управление, всё аккуратно, клумбы, детская площадка собрана прямо посреди двора. Улица (Репина), на которой епархиальный комплекс и храм, вливается в шумный проспект (улица Малышева). Здесь же, кроме кладбища и епархиального управления, СИЗО. Территория тюремного комплекса велика, это и понятно, Екатеринбург - большущий областной центр… Всё аккуратно, даже как-то светло, храм на территории, вот только окна в решётках, несколько «воронков» проехало, утро, будни, пенитенциарная система функционирует, ФСИН служит… Здесь же, буквально через дорогу, - «Екатеринбург-арена» (футбольный праздник только-только отгремел), две трибуны (вместимостью 6 тысяч зрителей каждая) выступают из крытого сооружения и просматриваются извне, думаю, что и из части тюремных камер, выходящих сюда окнами, видны были толпы шумящих зрителей и огромные телеэкраны. Центральный вход на стадион стилизован под конструктивизм (здесь его вообще, как уже было сказано, заметно много. Мы вот и в гостинице ночевали со скульптурными рабочим и инженером по обеим сторонам от входа, здание 1929-32 гг. постройки). А м.б. здесь и раньше был стадион, фасад со скульптурами спортсменов просто отреставрировали, ну а уж сама арена, как полагается теперь, из стекла и металлоконструкций (т.е. в сущности тот же конструктивизм, хоть и называемый теперь по-другому: hi-tech, например).

Здесь же скромные хрущёвки, но не заброшенные, а вполне себе жилые и даже уютные, вот в первом этаже такой хрущёвки ресторан с открытой верандой, некий ресторатор младшего звена среднеазиатской наружности  поливает из шланга тротуар. Здесь же шумит проспект… - пФ]

По пути в аэропорт заехали в Ново-Тихвинский женский монастырь. Самый большой храм в монастыре освящен в честь святого благоверного князя Александра Невского. Храм величественный, в нем прекрасный каменный пол, который непрерывно моется усилиями сестер с помощью специальной уборочной машины. Очень хороша работа по камню в местных церквях — Урал все-таки! В соборе хранятся частички мощей многих святых, как местных, так и неместных, в том числе святителя Николая Чудотворца и преподобной Марии Египетской.

[Ново-Тихвинский монастырь помню ещё по 1998 году, тогда он только-только восстанавливался, храм был устроен в каком-то деревянном здании, всё прочее было, вероятно, уничтожено при большевиках. Теперь здесь вполне ухоженное место, с красавцем храмом блгв. князя Александра Невского - не потому ли напоминающим по архитектуре питерские соборы? - в центре. А вокруг: хай-тековые - бизнес-центр Summit, какой-то жилой комплекс «бизнес-класса», здесь же старое здание красного кирпича, здесь же какие-то трущобы с выбитыми окнами и неухоженной лесопосадкой, вот кто-то поджёг тополиный пух и огонь растекается вокруг эпицентра… Александро-Невский храм роскошен, хочется даже сказать «шикарен». Но. Вышла матушка из ризницы, очень приветливо улыбнулась, подошла под благословение и… все уральские самоцветы на стенах и прочее благолепие (его здесь в избытке и преизбытке) тут же ожило и засияло! Вот и весь секрет! - пФ]

В общем, спасибо инициаторам и организаторам за поездку! И спасибо всем нашим спутникам!

[Какие замечательные люди встречаются в путешествиях. Неизменно замечательные. Неизменно встречаются. Хотел сказать ещё «неизменно в путешествиях», но подумал, что иной раз случаются… случаемся мы друг другу не только в путешествиях, но и в обыденной жизни тоже. На Ганиной Яме разговорились со свящ. Виктором из Омской епархии, он здесь с матушкой и сыночком (старшие дочки у дедушки с бабушкой). О. Виктор - настоятель храма Святых Царственных Страстотерпцев.  Молодые паломники приветливы и добросердечны. Красив народ наш и красива Церковь Божия Русская, что бы кто ни говорил.

А в Верхотурье в монастырской трапезной нас кормила очень приветливая раба Божия Ирина. Там же познакомился с паломниками из Ивановской епархии, они прихожане храма в Золотниковской пустыни, это на дороге из Иванова в Кинешму, здесь служил ещё священником будущий святитедь Митрофан Воронежский - пФ].

[Надеюсь, мы не без пользы для души прожили эти дни, замечательно, что прошли они в мире и согласии! - пФ]

А вот ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ Анны (они будут публиковаться постепенно):

Эта поездка для меня - бесценный подарок.

Хотелось записать, как ездили, но, похоже, так и останется неоконченным.

В суету городов и в потоки машин

Возвращаемся мы — просто некуда деться!

И спускаемся вниз с покоренных вершин,

Оставляя в горах, оставляя в горах свое сердце.

В.С. Высоцкий

Лоскут моего сердца остался именно там - в срытых старателями Уральских горах. Большой лоскут, покрывший путь от Алапаевска до Ганиной Ямы через Верхотурье, Меркушино и Екатеринбург. Тысяча километров за три дня – не слишком много, пусть и по ухабам, не так уж и сильно, но ощущаемым в перевозившей нас маршрутке.  Еду и тихо радуюсь благоразумию Наташи, что с первых мгновений отсекла мою идею взять машины на прокат и вести самим, – провалы навигатора и отсутствие указателей очень не способствуют размеренности и спокойствию движения особенно женщине, обладающей уникальными способностями топографического кретинизма. Слава Богу! Слава Богу за всё.

Теперь, когда осознание известия, что вдохновитель этой поездки о.Ф опоздал на посадку в самолёт и остался в Москве, прошло стадии неверия (хороший прикол, ха), тоски - растерянности (так это правда?! Бедный, как же он там?) и молитвы (Господи, помоги и управь!),  пришло ощущение, что, наверное, так зачем-то и надо, а, значит, и слава Богу.

По дороге в Реж, где у нас первая ночёвка, мы, к радости продавцов, несколько опустошаем местный супермаркет «Монетка» и бодро устремляемся в гостиницу, где в отличие от библейских овец вовсе не рассеялись, а слаженно собрались в самом большом номере на ужин.  Первый тост, понятное дело, был о возвращении потерянного отца настоятеля, второй за победу нашей сборной по футболу. Потом определились с планом на завтра, и начались разговоры. За жизнь. Когда скачут с темы на тему, и  человек раскрывается просто и естественно, когда рамки условностей раздвигаются, и ты видишь уже не знакомого прихожанина, а сестру и брата.

Разошлись довольно поздно, и, уже в номере, читая вслух вечернее правило, я вдруг, совершенно неожиданно ощутила себя Людмилой - мамой Наташи Макаровой. Я чувствовала молчаливый ответ Наташи на звучащие молитвы, сонное сопение Лизочки, и неудержимую и какую-то даже отчаянную радость Тимы от победы нашей сборной. Наваждение было мимолётно, и ушло, оставив долгое послевкусие тишины и счастливого покоя.

Утром стадом отправились завтракать в ближайшее кафе, чем вызвали замешательство у местного населения, спешащего на работу. Кофе оказался очень и очень недурен, выпечка выше всяческих похвал, а стекляшки монпансье были просто такие же, как в детстве. В микроавтобусе, тронувшись в путь,  читали утреннее правило и пели тропари.

Эх, душа моя косолапая,

Ты чего болишь, кровью капая,

Кровью капая в пыль дорожную?

Не случится со мной невозможное!

Ю.Ч. Ким

Зачем я поехала? В эту боль и смерть, безысходность и жестокость. За Любовью. За возможностью войти в неё, впитать каждой клеточкой тела и каждым уголком души.

Алапаевск оказался больше, чем я думала. Он встретил основательным  ремонтом в ожидании приезда патриарха. Мы были неуместны и мешали, но нас привечали и даже искренне радовались непрошенным гостям. Отец Алексий, назначенный священником монастыря лишь два дня назад, благословил и взялся провести по территории. Он пел с нами тропарь и кондак преподобномученице Елисавете, а потом с большим вниманием и интересом слушал вместе с нами рассказ директора музея, устроенного в напольной школе, где почти два месяца до своей смерти жили узники.

 - А почему школа «напольная»?

- Да потому, что просто расположена на поле.

Теперь, когда здесь построен храм и живёт монастырь, поле лишь угадывается. За разбитыми цветниками и почти английскими газонами я пытаюсь увидеть грядки с овощами и картошкой, посаженные узниками яблони и пыльную дорогу, по которой святая ходила в ближайший Екатерининский храм. Их там потом и отпевали. Но обо всём по порядку. А пока я прячусь от ослепляющего солнца в монастырскую лавочку, но никуда не могу убежать от духоты. Веер, который не выпускаю из руки, чуть не скрипит от усердия, создавая вокруг меня горячие воздушные водовороты. Яростно машу, попутно разглядывая выложенные на витринах вещи, как вдруг ловлю не себе взгляд старенькой монахини.

- Хороший, - кивает она на веер, - Вон дует как!

 - Да, - соглашаюсь, - Хороший.

И думаю, каково же ей в такую жару быть в черном монашеском облачении. Содрогаюсь и протягиваю веер

 - Возьмите.

Она смотрит на меня прозрачными глазами и повторяет:

- Хороший.

Затем замирает и молчит, как мне кажется, вечность. Я, уже успев пожалеть о сделанном ей предложении и вспомнив, как покупала этот веер в Испании, молчу вместе с ней.

- Нам нельзя  - шелестит вдруг монахиня, - Нам нельзя. Пусть у тебя остается. Хороший.

Я, вздохнув, отхожу. Мне почему-то грустно, что она так и не взяла веер. Найдя стул, мощусь на нём, думая о том, как, в сущности, человеку немного надо, как много лишнего мы несём с собой и в себе. Думаю, о жившей здесь великой княгине. О том, что тоже было лето. И нельзя было раскисать. И надо было не только держаться самой, но и находить слова ободрения для тех, кто был с ней. А ещё о том, что у неё был Господь. Всегда. Люди уходили и приходили. А Господь был всегда рядом. О том, что пойдём в храм, где она молилась и…

И мысли прерывает суета, и разговоры, и улыбки, поскольку потерявшийся пастырь наконец-то нагнал дружное стадо. Мы идём обедать в трапезную, и о.Ф широким жестом благословляет приготовленную для нас еду. Всё просто: суп да каша, хлеб и чай.  «Посуду не убирайте, мы сами!» Благодарим, звоним водителю, чтобы приезжал в Екатерининский храм, и идём, растянувшись по улице редкой цепочкой. Мы идём с Наташей Макаровой последними, замыкая. Глазеем по сторонам и, увидев колодец (настоящий колодец с воротом и жестяным ведром на толстой цепи!), решаем набрать воду. Выкручиваю ворот, и ведро, полное, воистину, серебристой водой, показывается на уровень сруба. Отливаем серебро обратно в колодец, оставляя в ведре совсем немного: напиться, наполнить маленькую бутылочку, умыть лицо и намочить палантин, покрывающий голову.

Звонок Андрея Ивановича, как гром среди ясного неба. «Как вы там? Смотрите, батюшку не обижайте! Подкармливайте! Он, когда на Афоне был, совсем про еду забывал. Вы там следите, чтобы он кушал, да и вообще…» Обещаем заботиться. Спохватываемся, что отстали, и прибавляем ходу.

Екатерининская церковь при кладбище. Именно сюда три месяца спустя после убийства были принесены тела мучеников. Именно здесь, на кладбище, стояла катаверная, где их омыли, а после отпели в кладбищенском храме. Именно сюда ходила, пока могла, молиться великая княгиня. Говорить не хочется. Хочется опуститься на колени и молчать. Господи, научи нас любви! Научи беречь друг друга и жалеть.

Садимся в машину и едем в Свято-Троицкий храм,  в склепе которого прятали гробы. Не оружие-боеприпасы, не запасы еды-воды, ведь шла война, а гробы.  А потом повезли их с собой через всю Россию. Господи, зачем? От храма  вниз мы спускаемся по деревянным ступеням, и я думаю о той силе, что заставляла рисковать  сопровождавших этот скорбный груз и месяц за месяцем везти его в неизвестность.  В склепе прохладно. Отец Ф. читает канон Алапаевским мученикам. Я вслушиваюсь в слова, но гробы не дают мне покоя. Сколько их было? Шесть? Восемь? Кажется так. Полгода. Полгода их везли до Китая. Восемь гробов. Полгода. В голове не укладывается. Впрочем, в ней многое что не укладывается. Общая молитва окончена, и мы слушаем рассказ о Алапаевских мучениках и  Царской семье. Упоминают о книгах Соколова и Хрусталева. Решаю прочитать, когда вернусь. И вздрагиваю на словах о «ритуальном убийстве Царской семьи».  Не знаю, может быть и так. Но чувствую за этим объяснением какое-то скрытое оправдание: «Вот, дескать, виной всему  не наша повсеместная одержимость «хорошей-правильной жизни», а заговор, масоны. Не мы виноваты, а они». Всегда «они». Впрочем, Григория Распутина ведь тоже не случайно убили. И не о словах постороннего дяди горько плакала императрица Александра Федоровна, а о письме своей сестры – великой княгини Елизаветы.  Господи Милосердный, научи нас любить и жалеть друг друга!

Поднимаемся в жару. Недолго стоим, всех собирая, невдалеке от белоснежного памятника святой преподобномученицы Елисаветы и едем к месту гибели Алапаевских мучеников. К шахте.

А шахты то и нет. Есть яма с отчаянно-зелёной травой, дорожкой, мощёной плиткой, и огромным храмом поодаль. И есть земля, впитавшая  и хранящая боль содеянного. Земля. От неё никуда не деться. Она помнит и несёт всё, что было на и в ней. Она вырастила молодые сосны и затянула глубокую рану шахты. Мы молимся, поём тропарь и кондак, а затем тихонько несём вокруг ямы Херувимскую. Собственно несут о.Ф, Олечка и Наташа, а мы лишь поддерживаем, но и в этом большое утешение. Странно, но теперь, когда мы здесь, я больше не думаю о смерти. Вспоминаю просьбу Леночки особо воздохнуть о ней, думаю с благодарностью об  Анечке, которая учила нас петь, и прошу святую молиться о мамочке и детках-внуках. Светло. Посаженные по краю ямы цветы цвета крови  возвещают Пасху.  

Мы идём с Наташей в храм. Пробираемся сквозь внутренние строительные леса, обещая лишь одним глазком взглянуть на внутреннее убранство, но тут же нарушаем обещание, и глядим в оба каждая. Белизна и свет завораживают. Над каменным резным иконостасом невесомая прозрачность росписи алтаря. Дух захватывает!  А он здесь замечательный этот дух, сотканный из запаха известки, солнечных зайчиков и сосновой хвои (почти такой же когда-то был и в нашем маленьком храме, только вместо хвои в нём густо пахло липой. Я помню! Было! Хотя теперь уже в это почти не верится). Выходим позвать остальных и снова ныряем в глубину храмового пространства, наслаждаясь течением солнечного света. Две женщины подходят под благословение к о.Ф. Он кивает на расписанный свод: «Ваша работа?» - «Наша». Завязывается узелок разговора, который не слышу, уплыв взглядом по завиткам иконостаса. Я очень люблю Процветший Крест, а здесь его в изобилии. Мысленно провожу рукой по камню, и она отзывается памятью прохлады и покоя Джвари, смыкая пространство и время.

Ох, уж это время! С ним всегда не просто…

Смажь колеса времени не для первой премии,

Ему ведь очень больно от трения.

Обижать не следует время -

Плохо и тоскливо жить без времени.

В. С.  Высоцкий

Мы едем дальше. Время подгоняет. По пути читаю Псалтирь. Она вошла в мою жизнь смертью тёти Зои, но не задержалась. Потом её привела смерть папы и мужа, но и тогда время не сделало нас друзьями. Лишь молитва о даровании сыну семьи открыла Псалтири моё сердце, и они вместе квартировали в нашем доме каждым постом.  Когда же сын обрёл семью и детёнышей, Псалтирь осталась со мной каждый день строить храм, но каждый пост она неизменно беременеет списками о ищущих супружества и деток, надеется родить в срок крепкие браки и здоровых ребятишек. 

Ужин в придорожном кафе можно было бы и опустить, если бы не одна встреча. В ожидании заказанной картошки фри и рыбы я уже допивала неплохой черный кофе (да здравствуют кофемашины, скрашивающие нашу жизнь в любой точке мира!), когда ко мне подсела Наташа: «Видишь женщину со сломанной рукой? Она уже долгое время идёт пешком через всю Россию. Ночует в монастырях, ну, или где придётся». Я с любопытством взглянула: немолодая, невысокого роста, довольно чисто одета.

 – Наташ, надо же ей что-то взять, покормить.

 – Да без тебя уже нашлись, всё ей купили. Батюшка заплатил.

– Она что, попросила его?

– Да нет, вроде. Под благословение подошла, он ей и предложил. Она и не отказалась. Спросила, что ей брать: подешевле али как? Он ответил, что что хочет, то пусть и берёт. Взяла хорошо так поесть, да с собой ещё.

– Ну, и ладно тогда.

Принесли рыбу, которую я честно съела, подумав, что вряд ли следует заказывать то, что не любишь. А вот картошка искренне порадовала. Как и повторная чашка кофе. Слава Богу. Вкусно. 

– Слушай, а как вы думаете, зачем она вот так идёт?

– Да, Бог её знает.

–От себя бежит? Так глупо. Ищет чего? Дык всё внутри. Зачем?

– Чего пристала? Может человек обет какой дал. Или просто нравится. Есть же люди, которые не могут на одном месте долго быть. И раньше были.

– Были. Точно.

Мы вышли с Мариной из кафе и, в ожидании остальных, поднялись  буквально несколько метров к начинавшемуся лесу. После дождя остро пахло хвоей и травой. Вечер, но птицы не легли ещё спать, а комары, хоть и вышли уже на промысел, были пока малочисленны. Примеряя на себя странницу, почти физически чувствую  мокрые ноги и чавкающую под ними осеннюю дорогу, а ещё грызущую боль обмороженных рук. Нет, я бы, верно, не смогла. Смотрю на уже начавшую темнеть к сумеркам  дорогу, где молодой парень осторожно усаживает в свою машину немолодую со сломанной рукой женщину, прижимающую к груди не поместившийся в котомку большой пакет сока. Помогай тебе Господь, сестрица. Ангела-хранителя в дорогу.

Вечернее правило читаем в автобусе по очереди, передавая один другому молитву, а некоторые так и поём вместе. В гостиницу заселяемся быстро, выбираем номер для вечерних посиделок, и раскладываем по тарелкам еду, ту самую, что закупили по дороге в Реж. Захар, честно старающийся в дороге читать, приходит с книгой. «Хлеба и зрелищ!» - требовали когда-то римляне, и мы, стоящие от них на воробьиный шаг, ждём того же. Впрочем, сказано также и «не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих», а ещё «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа».  О чем это я? Да, о Гоголе. "Николай Васильевиче", - как уважительно называл его когда-то мой папа. Захар читал его «Мертвые души» вслух, а мы смеялись, наслаждаясь богатством и мелодичностью повествования. В какой-то момент Наташа, поддавшись азарту,  присоединяется к чтению, и теперь они с Захаром,  точно играли в четыре руки, разделив диалоги. Увлечённо, получая удовольствие от самого процесса. Слава Богу! Слава Богу за всё. День, долгий, как в детстве, заканчивается, так и не давая толком уснуть от птичьей сонной болтовни, собачьих споров и забелевшего, прежде наступления ночи, неба на востоке.

Детство мое, постой,

Не спеши, погоди.

Дай мне ответ простой,

Что там впереди?

Ты погоди, погоди уходить навсегда.

Ты приводи, приводи, приводи нас сюда

Иногда.

Из кинофильма "Последние каникулы".

Музыка — П. Аедоницкий, стихи — И. Шаферан.

Утром спешить не хотелось. До последнего пытались не отпустить сон, натягивали его точно старую сетку-авоську.  В развалочку собирались. И хотя видели нетерпение о.Ф, мерявшего шагами возле машины гостиничную парковку, но не суетились, отвечая какой-то внутренней беспечности. Успеем. Всё успеем, Бог даст. В машине опять пустили по кругу молитвы, и они, точно ветер из растворённого в крыше маршрутке люка, освежали, прогоняя остатки сна. Как выехали из Нижней Туры, где ночевали, я толком и не заметила, застигнутая врасплох воспоминаниями. Я видела Байкал, маленькую деревянную церковь, нарочито закрытую перед самым нашим носом молодым священником (священником ли?), и его самого, сидящего на ступеньках перед входом. Какой это был класс. Шестой? Седьмой? Мы приехали школьной экскурсией на несколько дней и обнаружили этот храм в Листвянке уже перед самым отъездом.  

Выкроив время и оторвавшись от сопровождавших учителей, прибежали, чтобы войти, увидеть и узнать что-то такое, что старательно пряталось, вытравлялось, даже не начавшись; и вот на тебе! Досадуя, точно обманутая неизвестно кем, упрямо села рядом на ступени. Не уйду! Священник (а священник ли?), надсмехаясь, что-то говорил про то, что мы пионеры, безбожники, глупцы и прочее. Его слова отскакивали, как палец от резинового жгута, которым надо бы было перетягивать при кровотечении вены, но который мы давным-давно порезали для рогаток и самострелов. Наконец клирику (пусть будет так) надоело браниться, и он перешёл на более мирный тон. Ничего не осталось от этого разговора, кроме одного: по преданию Симеон Верхотурский доходил до этих мест. Господи Милосердный! Почему, почему в первый и на  долгие-долгие годы единственный раз услышанное имя таким счастьем вошло в сердце? Ну, почему каждый раз, как тогда в детстве, перехватывает дыхание радость при мысли о святом праведном Симеоне? Не знаю. Тайна. Моя большая детская тайна. Вот и теперь ловлю себя на улыбке, точно получила заветный подарок.

Мы входим в храм, и как-то разом заполняем его. Присутствующий монах доброжелательно открывает для нас мощи. И ликование захлёстывает мою душу! Святый праведный Симеоне моли Бога о нас! Счастье столь велико, что не вмещается и течёт по щекам слезинками. Слава Богу! Слава Богу за всё!

Придя в себя, оглядываюсь по сторонам и вижу ширму. Самую настоящую ширму – плод моих детских мечтаний. У нас в доме никогда ничего подобного не было. Ширмы были в кино и книгах, а один раз я всё же видела наяву, когда мы случайно зашли к какой-то маминой знакомой. Я тогда тихонько потрогала туго натянутую ткань, а ширма в ответ загадочно скрипнула. Много раз я просила родителей купить нам такую, а они лишь смеялись в ответ: «Зачем она нам? Что прятать?» А вот здесь в храме она стояла, надёжно защищая кающегося от всего суетного мира. Написанный на ней сюжет не располагал к фамильярности, и я не решилась коснуться ширмы, но обошла её, сколь возможно, и даже заглянула со стороны алтаря внутрь пространства ею отгороженного. Уютно и мирно. И всё же как-то не верится. Подхожу к иеромонаху с вопросом: «Откуда такая?» Улыбается: «Наверное, в девяностых сделали. Я когда сюда пришёл, она уже была». Вот так буднично. И никакого восторга! Можно подумать, что у нас в каждом храме есть такое богатство! Вероятно, возмущение проявляется во всём моём облике и понуждает подойти ко мне о.Ф: «О чем вопрос был?» Победно указываю на ширму: «Вот. Её в девяностых сделали! Смотри, какое чудо!» «А…, - отвечает, – а я и не заметил». Не заметил! Впрочем, оно и понятно, ведь это не его детская мечта воплотилась.

Переходим в соседний храм, где (как же жалко!) только-только заканчивается литургия. В утешение братия раздает нам по частичке антидора. Эх, опоздали! Кабы знать заранее! Ругаю себя, что не посмотрела о службе накануне в интернете, и чаю не упустить шанс завтра в Екатеринбурге. Решаем вернуться в монастырь обедать и едем дальше: на место, где по преданию праведный Симеон ловил рыбу, и в Меркушино.  

Пока едем, думаю о исходившем Урал и Сибирь молодом мужчине, шившем зимой за еду и постой шубы, а летом жившем рыбною ловлей. Вспоминаю вчерашнюю странницу. Куда ведёт их Господь? Кому они несут Его дары? Теперь, когда необъятный простор щедро залит солнцем, пряным от трав ветром и пронзительно голубым небом, щенячья радость не оставляет сомнений в правильности вот такой вот бесконечной дороги. «И они сказали друг другу: не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание». Какая разница куда идти, когда Отец держит тебя за руку?  Есть ли время, когда ты слышишь Его рассказ? Мария Египетская хорошо это знала. Все сорок лет она просто была с Тем, Кого любила больше жизни, но Кто и был сама Жизнь.

Мы останавливается возле деревянного храма. Не заходя, по тропинке спускаемся вниз к реке. Разуваюсь и иду босиком, еле сдерживаясь, чтобы не закричать от счастья во всё горло: «Господи, как же хорошо!» Выбираю плоский камень и захожу в тёплую воду Туры. Верхоплавки разбегаются кто куда, но уже через секунду сбиваются в стайку и внимательно разглядывают источник беспокойства. В детстве мы ловили их сразу в банку, положив внутрь хлеб и завязав горлышко марлей с маленьким отверстием в ней. Любопытный косяк рыбёшек забирался внутрь, и оставалось только вовремя потянуть за привязанную к банке верёвку. Ловили азартно: пересчитывали улов, выливали обратно в реку, и тут же заново ставили банку. А со стороны, снисходительно улыбаясь, глядели младшие школьники: «Малышня». Малышня и есть. Суетимся, ссоримся, хлопочем. И всё думаем, что важное что-то делаем, нужное. Смешные.

Выхожу из воды. о.Ф начинает канон праведному Сименону, а по небу разбросаны облака. Взбитая пена небесных вод. И парит птица, как песня, касающаяся выси своей верхней нотой. 

«Благочестия любовию и спасения объят быв, избегаяй того ради треволнений житейских, / удалился еси, блаженне Симеоне, от рода твоего и манием Божественным изведен был еси в малонаселенную иногда страну Сибирскую, / идеже пресельник быв земли отеческия, подобник явился еси праотцу Аврааму / и стяжав нрав его, в хижинах убо убогих витаяй, / яко же он в кущах. / Душу же вперив в Небеси, в горний Сион добродетелей стезею ходил еси, / ведущею на Небо, / всю жизнь твою, во славу Христа Спаса всех, ти споспешествующа. / Емуже вся сия научают нас радостно днесь звати: / Сей Бог наш, препрославлен есть, Тому Единому поим, яко прославися».

Облако, как птица, висит прямо над нами, закрывая от слепящего света, рассеивая его, делая мягким. Голос о.Ф разносится по реке, освящая её. И Дух Божий, Тот, Кто прежде всех носился над водою собирает «Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся».

Неторопливо поднимаемся обратно. В храм. «Аня, - берёт меня под руку Марина, - Знаешь, я так хочу упасть в траву и лежать, глядя в небо…» «Ну, и что мешает? Давай!» Мы ныряем в самую глубину некошеного поля. Я инстинктивно закрываю глаза, а когда открываю, вижу смыкающиеся где-то далеко вверху сочные волны, сквозь которые играет солнце. Покой обнимает крепко, и нет никаких сил ему сопротивляться. Качаюсь на душистых волнах. И слышу звук снятого кадра и голос Людмилы: «О! Притомились девчонки…» Мне смешно. Я уже вижу в завтрашних газетах фотографию и текст: «Тела двух утопленниц прибило вчера днем к храму Всех Святых…» Отфыркиваюсь и поднимаю свою тушку: «Идем уже». Перед входом обуваюсь, дабы не испачкать босыми ногами ступени и полы. В храме ладно, пахнет деревом, но обыкновенно. А мне хочется туда, где опьяняет мёд, скрипят кузнечики и гладит лицо розовый тысячелистник. Ныряю с разбега под смех и говор случайных свидетелей. Впитываю, впитываю, как губка, благодатное тепло уральской земли. Слава Богу! Слава Богу за всё.

К Меркушино доезжаем быстро. И меня опять поражает несоразмерность храмов количеству населения. Огромная церковь, способная вместить до тысячи человек, в деревне, где едва ли наберётся сотня. Проходим в храм праведного Сименона Верхотурского. Там в земле под построенным позже алтарём когда-то был его гроб, а потом, когда святые мощи перенесли в Верхотурье,  забил целебный источник. В нем и теперь берут воду. Удивителен, прост и естественен асимметричный иконостас, вызвавший у меня тихий вздох восхищения. Точно красное пасхальное яйцо на ладошке. Спускаемся набрать воду и видим просьбу сестёр наполнять наши ёмкости из бочек в галерее. Поклонившись месту обретения мощей, поднимаемся, молимся и читаем небольшой фрагмент жития, рассказывающий об исцелении священника от пьянства и двух женщин от неспособности родить здоровых младенцев. Почему прочиталось именно это остаётся для меня загадкой, но, наверное, для чего-то всё ж таки надо. Перед выходом в стеклянную галерею, соединяющую Свято-Симеоновский храм с Михаило – Архангельским, о.Ф просит всех не отвлекаться на расположенную в ней лавку, но сразу пройти к мощам ещё одного святого. И я чувствую, как моё сердце ухнуло в подреберье и затрепетало, точно у невесты, которой сообщили о приходе любимого. Волнение столь велико, что ноги плохо слушаются. В горле ком. Держась за Наташу, прохожу галерею, и силы враз оставляют. Опускаюсь на колени и реву, уткнувшись в раку священомученика Константина Меркушинского – святого покровителя моего внука. Костика. Я прошу святого, двадцатидвухлетнего священника Константина Богоявленского, показательно расстрелянного и отпевавшего себя и своих спутников по дороге к месту казни, стать крестным для моего внучика. Взять на себя молитвенный подвиг пред Господом о даровании Костику, его родителям и сестрёнке Божией милости. Быть, просто быть всегда с ним рядом, помогать и подсказывать в трудную минуту, утешать и любить. Любить, как собственного сынку, которого он так и не успел обрести в этой жизни.

Когда поднимаюсь, то понимаю, что все уже подошли к мощам и ждут только меня. о.Ф рассказывает о святом и читает канон. Мои слёзы высыхают. Слёзы счастья – они коротки и светлы. Они наполняют душу покоем и сердце благодарностью. Они учат любить и жалеть. Я неловко глажу руку о.Ф: «Спасибо тебе, отец».

Идём в галерею, где, как говорил когда-то один мой знакомый, богато. Стеллажи ломятся от множества разнообразных чаев, духовитых травяных сборов, лечебных бальзамов. Стройными рядами стоят баночки и банки со всевозможным мёдом (подозреваю, что пчёлы сильно бы удивились, расскажи им кто, сколько сортов мёда они заготавливают). Цветистая карамель и большущие петушки на палочках. Деревянные игрушки и берестяные магнитики. Необычные лампады и ручной работы свечи. Иконы и книги. Перво-наперво набираю воду, потом подаю записки и покупаю звонкий металлический колокольчик для Костика, иконы и книги для мамы и Саньки. Книги замечательные! Как жаль, что не могу взять их больше. Рюкзак и так уже неподъемный. «Аня, - зовёт Захар, - Пойдёмте, выберем ладан». Он, как заправский флейворист, уже разложил ароматы по степеням и теперь ждёт от меня подтверждения своего выбора. Нюхач из меня никудышный, но пару коробочек всё-таки бракую: «Резкий запах. Как бы Андрейкина астма не разгулялась».  И тут же позорно сбегаю от ответственности:  «Ты сам лучше меня выберешь». Он понимающе кивает, и я, «освобожденная женщина востока», возвращаюсь к раке с мощами, чтобы ещё хотя бы немного побыть рядом.

Бредём в автобус, точно караван груженых верблюдов: в горбах благодать, а на горбах сокровища. Протискиваемся, к счастью, в дверь, а не игольное ушко. Поехали обедать! Пора уж.

Чем примечательна трапезная Верхотурского Свято-Николаевского мужского монастыря? Улыбчивостью и доброжелательностью сестрицы в неё подвизающейся. Она выслушала все наши капризы и накормила сытно и ласково. А что ещё надо уставшим путникам, чтобы достойно подготовится к долгому переезду в Екатеринбург? Правильно: прогулка по висячему мосту через реку Тура. Мы с Мариной выбегаем на него рысью. Ловлю себя на том, что хочется взмахнуть хвостом и бодро заржать. Словно копытами бьем по настилу, раскачивая ажурную конструкцию. И точно полная упрёка тень отца Гамлета приближается к нам о.Ф: «Наташа боится. Оставьте мост в покое». Затихаем. Смотрим на воду и быки моста, ощитинившиеся длинными деревянными выступами.

 - Ань, зачем это?

- Так лёд ломать, когда по весне тронется. А иначе снесет мост. Сила-то ведь нечеловеческая.

Тура неширока. И я вспоминаю реку Кан, и паром через неё, и такой же настил на мостках, и праздник, когда шёл ледоход. Весь город тогда собирался на набережной увидеть силу проснувшейся реки, услышать треск ломающихся льдин, вдохнуть весну. А теперь лето, и наша дружная компания, сфотографировавшись на середине моста, возвращается к микроавтобусу, чтобы продолжить путь.

По дороге те, кого не сморил сон, читают. Кто Псалтирь, кто купленные книги. Виктор, пролистав чудесную детскую книгу о Царской семье («Праздник белого цветка»), которую я купила для внучки, поворачивает ко мне лицо: «Ань, я вот всё думаю, ну, как такую женщину можно было убить?» На рисунке-фотографии Александра Федоровна.

- И её, и детей. Как? Не понимаю.

- Да, просто, Виктор. За идею. За лучшее будущее. Не человека они видели, не женщину и детей, но лишь досадную помеху. Убить, может и страшно, а вот избавиться, это совсем другое. Зачем вот Вавилонскую башню строили? Одержимость какая-то. Бред. Вот и здесь так.

Виктор молчит какое-то время. «Нет, Ань, все равно не понимаю». А я думаю: «И слава Богу! Слава Богу, что не понимаешь!»

Заезжаем в Невьянск. Ещё в Верхотурье, поймав устойчивый момент интеренета и созвонившись с мамой, получаю от неё задание непременно увидеть падающую башню Демидова. Вот и идём смотреть. Уже вечер, и все музеи закрыты. Мы лишены возможности познакомиться с невьянскими старообрядческими иконами, но вполне можем пройтись по улицам, полюбоваться кованой решеткой с соболями (а может, горностаями), удивиться деревянной резьбе наличников, и, конечно же, сфотографироваться с башней Демидовых. Где-то в её подвалах чеканили серебряные монеты, а в комнатах витала инженерная вкупе с коммерческою мысль. Мне же пришли на ум лишь сказы Бажова: его Огневушка Поскакушка, Серебряное копытце и, безусловна, сама Хозяйка Медной горы.  Согласна, не густо.

Вагоны шли привычной линией,

Подрагивали и скрипели;

Молчали желтые и синие;

В зеленых плакали и пели.

Александр Блок

Мы не плакали, но пели. Не помню, в какой момент это случилось,  до вечернего правила или уже после. Но мы пели. Под подрагивание машины и героическое молчание о.Ф. Он сдался только один раз, когда мы решили исполнить «И снится нам не рокот космодрома», скорбно вздохнув: «Пожалуйста, не надо». Весь наш остальной репертуар был пережит стоически. Мы пели. Как пели когда-то наши родители, и родители наших родителей, и наши прадеды и прабабки. Имеющие голос и слух и не имеющие ни того ни другого. Мы пели. «И вот что еще понял я про песню. Хорошо, когда люди разговаривают, еще лучше, когда они друг друга понимают, еще лучше, когда они могут молчать друг с другом. Песня – это когда все произносят то, что все понимают, и при этом каждый молчит, потому что он – часть другого» (Мирослав Бакулин «Про песни»).

А потом мы приехали, заселились и собрались, как делали это уже в предыдущие вечера. Пока ждали к столу о.Ф, нашли в интернете расписание служб Храма на Крови, построенного на месте Ипатьевского дома, и как-то само собой решилось – утром Литургия. Получили благословение причаститься. И затихли, задумались, разошлись по своим комнатам. Готовиться.

(Продолжение следует)