Анна Пищелёва. Город уродов

Предлагаемый текст (с жанром я не определился: антиутопия? фэнтэзи? просто сказка («сказка - ложь, да в ней намёк»)?) - уже вторая публикация Анны Пищелёвой в нашем журнале. Кто не читал первый Анин текст, он здесь.

   

 Часть 1. Город уродов

День первый

Сегодня умерла бабушка. Поэтому я буду вести дневник. Бабушка сказала, что так будет легче. Теперь, когда я совсем одна, я буду записывать и так понимать свои мысли. Раньше я могла говорить с ней. Она меня понимала.

Люди забрали бабушку сразу. Я думала, они придут позже. 

Вчера она сказала, что больше не может оставаться, что завтра умрёт. И стала готовиться. Ночью она меня разбудила и позвала к себе. Сначала мы с ней говорили. Потом она устала и молча смотрела на меня, потом закрыла глаза. Я держала её за руку. Нет, я держалась за её руку. Она иногда чуть-чуть шевелила пальцами, чтобы я знала, что она ещё тут. А потом перестала, но я думала, что она спит, рука была тёплая. И тут пришли люди, зажгли свечи, стали дымить приятным дымом и петь. Никто меня не прогонял, но я отошла в угол за шкаф, мне было трудно рядом с людьми. Мне всегда трудно с людьми. 

Не могу сказать, долго ли они пели, но когда они подняли бабушку и унесли, был день. И я осталась одна. Совсем одна. Навсегда.

День второй

Сегодня приходил местный. Он просил бабушку к умирающему. Бабушка провожала всех умирающих местных. Я сказала, что это невозможно, что бабушка сама умерла. Местный долго топтался на крыльце, кажется, он не понял. Я открыла окошечко в двери и сказала ему ещё раз. А он спросил, не пойду ли вместо бабушки я. Я заплакала. Местный испугался и убежал.

Бабушка хотела, чтобы я была, как она. Но я не как она. Она была настоящим человеком. Я – только похожа на человека, совсем похожа, очень. Местные не умеют отличать. Но они догадаются, конечно, теперь, когда бабушки нет. Сколько им понадобится времени? И что тогда будет? Если бы я стала делать то, что делала бабушка, я жила бы в большом уважении. Но это бы значило только делать вид, то есть говорить ложь. Бабушка учила меня не говорить ложь никогда. Я стараюсь. Всё-таки, это очень плохо для меня.

День третий

Вчера я весь день плакала и сидела в углу за шкафом. Там тесно и я успокаиваюсь, но вчера не могла успокоиться. Очень страшно, что будет, и очень хочется к бабушке. Я не могу любить бабушку так, как она любила меня. Она жила в этом городе ради меня. Только настоящие люди могут так любить. Я бы ни за что не осталась в этом городе ни ради кого. Я не могу любить, зато я могу привязываться и тосковать. Я всегда была очень привязана к бабушке.

Я тосковала за шкафом всю ночь, а утром проснулась от голода. Бабушка оставила много муки и крупы, сухое молоко и яичный порошок, сахар и соль... Бабушка обо мне позаботилась. Деньги тоже есть. Вода в нашем колодце хорошая, местные ходят к нам за водой, но не портят – из уважения к бабушке. И яблони не ломают, хотя у нас нет забора. У нас у одних в городе нет.

Я сварила кашу. Как готовить, мне бабушка написала на бумажках. Я умею готовить, но бабушка всё равно написала. И это хорошо, как-будто она со мной говорит. Там лежали ещё бумажки, на которых бабушка написала мне, что я должна делать по дому, куда идти за дровами и другие дела. И ещё бумажки которые я должна читать после её смерти, чтобы говорить о ней с Богом. Я забыла про них. Сегодня буду их читать. И потом каждый день буду читать тоже. 

День четвёртый

Вчера читала бабушкины бумажки. Слова похожи на те, которые мне раньше писала бабушка, чтобы я их читала утром и вечером. Бабушка хотела научить меня говорить с Богом. Хотя бы так, по бумажкам. Раньше я не делала это внимательно. Знала, что за меня говорит с Богом бабушка. Теперь надо стараться мне самой. Теперь я должна говорить с Богом – и за себя и за бабушку. Хорошо, что я вспомнила. Надо читать и те бумажки, которые про меня. Для меня это очень трудно. Как кастрюля надета на голову – гудит и гудит. Слова возвращаются обратно и шумят в голове. Это потому, что я – не настоящий человек. Я даже не могу петь. Хорошо, что я могу плакать. Наверное, это потому, что мои глаза похожи на человеческие. Местные не могут плакать.

Настоящие люди говорят с Богом без бумажки. Так делала бабушка. Она чувствовала, что Он её слышит, она слышала Его. Не как меня, конечно. Она говорила, что просто понимает Его без слов. Настоящие люди и друг друга могут понимать без слов. Я не понимаю даже себя. И все местные так. Поэтому они звали к умирающим бабушку. Местные очень боятся умирать. Бабушка держала умирающего за руку и говорила с ним, говорила за него с Богом. Она считала, что местные – тоже люди, что Богу они тоже нужны. Но я не знаю, как местные могут быть кому-то нужны. Они не нужны ни себе, ни друг другу. И я теперь никому не нужна. Раньше я была нужна бабушке. Это было хорошо.

День пятый

Трудно читать бумажки, кастрюлька на голове гудит, но я делаю это в память о бабушке. И ещё в её память надо зажигать свечи. Это я не забыла, это мне нравится! И я умею делать приятный дым, какой делали люди. У меня есть всё, что нужно. Надо ставить над свечкой медное блюдечко на тонких ножках и класть кусочек смолы – блюдечко греется, кусочек дымится. А ещё я буду поливать цветочные горшки, хотя там только земля. Это бабушка нарочно устроила, чтобы я улыбалась, когда буду вспоминать. 

Получилось это так. К бабушке последнее время ходил местный доктор. Он её очень уважал и хотел лечить. Бабушка знала свой час и не пила его таблетки, но чтобы его не обидеть, брала. Таблетки были разные – красные прозрачные шарики, маленькие жёлтые шайбочки, большие плоские голубые и белые – гладкие и блестящие. Бабушка сажала их в горшочки для цветов и говорила, что из белых вырастут ромашки, из голубых – колокольчики, из синих – васильки. Из жёлтых и красных она обещала мне розы. Я бы хотела и из белых тоже розы. Но бабушка сказала, что таких таблеток ей доктор не дал. Она так шутила.

Здесь не растут цветы. Только чёрные ели и ядовитые лопухи. И наши яблони – их посадила бабушка.

День шестой

Сегодня с самого утра устроила большую уборку. Бабушка  говорила, что чисто должно быть и внутри и снаружи. Внутри – для ясности, снаружи – для ясности внутри. Бабушка делала из уборки праздник: месила тесто и пекла пироги. Руки у неё были маленькие, сухие и сильные. Она пела, когда мы всё убирали. Потом, когда было уже чисто, снова пела Богу и мы устраивали пир. Я хотела сделать, как бабушка. Я старалась. Сначала всё шло правильно – я месила тесто, всё убирала, мыла. Только не пела. Зато я читала между делами бабушкины бумажки – как всё делать, и те, которые Богу про меня, и которые про неё.

А потом я рассыпала соль. Зацепила шваброй банку, а она была открыта, потому что я не закрыла. Бабушка обязательно бы закрыла! Банка упала и опрокинула ведро, вода разлилась, вся соль испортилась. Плохой знак! Бабушка учила меня не верить в знаки. Но это точно был плохой знак – знак, что мне прийдётся выйти в город за солью. Первый раз выйти в город без бабушки. Я сделаю это завтра. Сегодня я закончу уборку и всё-равно устрою пир. И прочитаю бумажки ещё раз – с дымом и при свечках. Так у меня получится праздник. Всё равно!

День седьмой

Ненавижу город! Ненавижу улицы из заборов! Ненавижу гарь и дым! Ненавижу ядовитые лопухи! Ненавижу толпу!

Толпу – особенно ненавижу! Даже на одного местного неприятно смотреть, местные очень некрасивые. И такие разные! По сравнению с местными, про людей можно сказать, что они все на одно лицо. Хотя это не так. Я видела людей и они тоже разные, все красивые, но каждый по-своему. Бабушка говорила, что я даже среди людей была бы заметной красавицей. Но лучше бы я была совсем незаметной, невидимой. Когда я иду по улице и все смотрят на меня, мне хочется бежать и прятаться. Но нельзя! Я должна идти спокойно и улыбаться. Всё будет хорошо, пока местные считают меня человеком. Они боятся обидеть человека.

С тех пор как мы ходили в город с бабушкой, успел растаять весь снег, показались из земли молодые листочки лопухов – яркие и кудрявые. Над ними торчат выше заборов прошлогодние сухие палки, скрипят на ветру. Зимние рекламные картинки с заборов уже сняли, повесили новые, весенние. На картинках местные изображают людей. Не знаю, почему. Люди не едят, не пьют и не используют то, что делают на своих заводах местные. Зато люди красивые. Ещё повесили новые портреты, под ними написано «Большой Ком», написано, что он обеспечивает город таблетками: от боли, страха, скуки, чтобы не хотелось есть или делать то, от чего бывают дети. Значит, это очень важный урод, местные пьют много таблеток. Бабушка мне таблеток не давала.

  Я купила соль и вернулась благополучно. Зато пока меня не было дома, кто-то украл все дрова из поленницы. Остались только в доме у печки. При бабушки они не смели. Может быть и в колодец уже плюнули? Все колодцы в городе заплёваны, они даже писают туда. Теперь испортят и наш. Завтра мне прийдётся идти за дровами в лес. А если испортили колодец, то и за водой тоже куда-то, не знаю даже, куда. Очень обидно! Бабушка жалела местных, никогда не называла их уродами. Но они просто уроды! Теперь, когда нет бабушки, я их так и буду называть. Уроды! Уроды! Уроды!

День восьмой

На рассвете ходила за дровами. В лесу под чёрными елями уроды целыми днями жарят мясо и пьют поило. Но к утру там никого нет, только горы мусора и пахнет горелым. В глубине леса почище, там можно набрать дрова. За лесом лежит пропасть между уродами и людьми. Уроды редко ходят к пропасти. А мы с бабушкой ходили. Там есть мост на сторону людей. Бабушка говорила, что я однажды пройду по мосту. Она не говорила, что знает, она говорила, что верит в это. 

У обрыва есть одно местечко, закрытое от ветра большим камнем и густыми елями с ветками до самой земли. Давным-давно мы с бабушкой перетащили туда бревно (бабушка говорила «брёвнышко»). Я сидела, смотрела на тот берег, плакала и пыталась петь. Я не могу петь, уроды не могут петь. Я – уродка. 

Бабушка говорила, что раньше пропасти не было. Но люди захотели быть в своей воле, они не хотели быть в воле Бога. Они думали, что это будет свобода. Всякому понятно, что свобода это хорошо. И они решили уйти от Бога. От Него можно уйти только в себя, потому что Он – везде. Но уйти в себя было тоже не просто. Люди прозрачны для Бога, у них внутри ясность. Тогда люди придумали говорить ложь. Ложь сделала их мутными, непрозрачными. Так они смогли уйти в себя, слышать только себя и быть только в своей воле. Бог спросил, нравится ли им такое? И они сказали – да! Тогда земля треснула и появилась пропасть. Многие опомнились и попросились назад. Бог помог им построить мост. Все, кто хотел, вернулись и стали настоящими людьми, такими как сейчас, ещё лучше, чем были раньше. А кто остался, постепенно стали уродами и стали жить по-своему.

Подумать только, так просто было уйти! Жаль, что я родилась сильно позже! Теперь уроды по мосту не ходят дальше, чем до середины.

С нашего брёвнышка хорошо видно мост, видно, что та сторона выше этой, что мост стоит немного косо. Бабушка говорила, что год от года город уродов  становится всё тяжелей, по чуть-чуть опускается и накреняется на запад. Это началось с самого начала – с тех пор, как появилась пропасть. Там на западе, за пустошью, океан. Год от года вода подбирается ближе к городу. Однажды город утонет, и все уроды утонут тоже. Уроды называют это концом света, как будто город уродов – это весь свет. Они ждут конца, боятся, пугают им друг друга. Даже с каким-то восторгом! Мне кажется, они хотели бы это увидеть. Может быть, умирать всем вместе не так страшно, как по одному? Только ни один урод из тех, которые сейчас живут, не увидит конец света. Потому что город тонет очень медленно. Он утонет, я думаю, через тысячу лет или даже через две. 

Когда совсем рассвело, я заметила на мосту урода. Я крикнула ему, чтобы не прыгал. Уроды ходят на мост, чтобы прыгать в пропасть. Они часто убивают себя, хотя очень боятся умирать. Это странно. Урод на мосту махнул мне рукой. Я взяла свои дрова и ушла оттуда поскорее.

День девятый

Девять дней, как умерла бабушка. Она обещала, что будет эти девять дней со мной. А потом ещё до сорокового, но уже как-то не так. Я в этом не разбираюсь. Если бы я была человеком, я бы чувствовала бабушкино присутствие. А так я просто знаю, что бабушка не говорила лжи. Сегодня я прочитаю все её бумажки и постараюсь спеть. Не страшно, что я пою очень плохо – в доме меня никто не услышит. Бабушка говорила, что Бог меня слышит. Она верила, что Он слышал бы всех уродов, если бы они с Ним говорили. Если Он услышит, как я пою, то Он не станет смеяться надо мной или сердиться. Если Он такой, каким Его знала бабушка. А бабушке точно будет приятно, если она меня услышит. Она всегда хвалила меня, когда я пела. Так что я буду петь. И ещё я приберусь, испеку пирог, весь день буду делать дым, жечь свечки и никуда не пойду. Колодец пока не испортили, а дров хватит до завтра.

Сейчас поливала землю в бабушкиных горшочках и нашла во всех ростки. Я туда ничего не сажала. Значит, проросли бабушкины таблетки. Этого не может быть, но это есть. Бабушка говорила, что если чего-то не может быть, но оно есть, то это называется чудо. У меня в доме чудо! Моё собственное чудо! Мне очень весело! Вдруг у меня будут ромашки, васильки, колокольчики и розы? Они не защитят меня от уродов, но они будут тут со мной. Такой вот подарок мне от бабушки. На прощание. 

Ты говорила, что я должна сказать тебе не прощай, а до свидания. Хорошо, бабушка! До свидания, бабушка! Спасибо тебе за всё!

День десятый

Какой страх! Утром ходила опять в лес, собрала вязанку дров. Потом вышла на край пропасти, на наше с бабушкой место. Снова сидела на бревнышке и смотрела на ту сторону. Вдруг в лесу, за низкими еловыми ветками, кто-то сказал: «Вот она!» Я встала и пошла вдоль края. В лесу зашуршало. Я пошла в обратную сторону. Кто-то наступил на ветку, кто-то выругался. Уроды следили за мной! Что мне было делать? В лесу – они. Впереди – пропасть. Я вспомнила, что бабушка велела говорить с Богом, когда страшно, но у меня не было бумажки. Я стала вспоминать слова и думать их про себя. Получалась полная ерунда! 

Взошло солнце. Мне захотелось есть, пить и писать. И я очень замёрзла. 

Бабушка говорила, что от уродов нельзя бежать. Это как во сне, когда снится страшное. Я вспомнила наконец подходящие слова из бумажки:  предаю себя в Твою волю. Я сказала это Богу, повернулась и пошла в лес. Дрова я забыла. Зато ничего плохого со мной не случилось! Уроды пропустили меня, потом шли следом, но не догоняли. Не посмели! Они проводили меня до самого дома. Сейчас они ещё не ушли. 

Я не должна показать, что испугалась. Я завернулась в одеяло, взяла кусок вчерашнего пирога и села у окна с дневником, чтобы они видели, что я занята делом. Меня не слушаются пальцы, карандаш выпадает, я не могу проглотить ни кусочка пирога, зубы стучат, во рту сухо от страха. У меня нет дров, чтобы растопить печь и согреть чайник. Пусть уроды уже уходят, чтобы я могла спрятаться в угол за шкафом!

День одиннадцатый

Бабушка говорила, чтобы я ничего не боялась. Легко ей было так говорить! Люди умеют не бояться. Да и чего им бояться, если они в воле Бога? А мне как? Если бабушка говорила, чтобы я не сутулилась, я могла следить за собой и не сутулиться. Если она говорила, чтобы я не говорила лжи, я могла следить за собой и не говорить лжи. Но страх – это другое. Она не понимала, как так – другое? А вот так! Я не делаю страх, поэтому я не могу перестать его делать. Он приходит и держит, а потом уходит. Вчера держал до самого вечера и всю ночь, а ушёл сегодня утром, когда я нашла дрова. 

За ночь я совсем замёрзла. Я уже думала сломать что-нибудь, чтобы растопить печку. Стулья было жалко. Я вышла на улицу, поискать там, а на крыльце лежит моя вязанка! Неужели те уроды принесли из леса? Может быть, бабушка не зря говорила, что уроды тоже люди? Надо же было догадаться, что мне нужны дрова, подумать обо мне мне и принести! Уроды разве могут? Загадка. 

Теперь мне тепло. Бабушка говорила, что не бывает так, чтобы некому было сказать спасибо, потому что всё от Бога, и Ему спасибо за всё. Спасибо за дрова, Бог! Будь добрым к тому, кто их принёс!

День двенадцатый

Ночи холодные, дрова кончаются быстро. Принести много за один раз я не могу. Прийдётся ходить каждое утро, пока не потеплеет. Но всё нормально. Уроды следят издали. После истории с вязанкой я их не боюсь. Только петь при них нельзя. Я пою, как уродка, даже уроды поймут что к чему. На той стороне зацветает черёмуха, ветер иногда доносит запах. Кажется, ветер доносит ещё и звуки глиняной дудочки, какие делаю для детей уроды, или это какая-то птица так поёт? На той стороне много птиц. Мне очень хотелось хотя бы покричать. Но я побоялась.

Как жаль, что я – это я, что я – дочь своих родителей. Всё из-за них! Я такая из-за них, и в город людей мне нельзя из-за них. Моя мама была человеком, но очень некрасивая. Наверное, ей было нехорошо, неприятно. Бабушка говорила, что мама часто грустила, уходила из города людей к пропасти – смотреть вниз. Мне больше нравится смотреть на ту сторону. Пропасть очень странное место, совершенно невозможно разглядеть, что там внизу. Это меня беспокоит. Слышно только, как завывает ветер, и ещё будто-то вода грохочет по камням. А может быть, и не вода вовсе. Я маму не понимаю! Я бы с удовольствием согласилась с ней поменяться! Мне гораздо проще было бы терпеть уродство снаружи, чем внутри! 

Папа был из города уродов. Они с мамой встретились на мосту. Папа был похож на человека, вполне красивый – редко, но так бывает. Он понравился маме. Мама перешла на эту сторону, потому что он не мог перейти на ту. 

Мама не верила, что папа, как все уроды. Может быть, он был немножко не как все. И всё-таки он бросил маму после моего рождения. Здесь это часто. Бабушка хотела маму забрать, но было уже слишком поздно. Маму я не помню, рядом всегда была только бабушка.  

День тринадцатый

Для людей плохие числа и знаки – ничто. С уродами всё иначе. Сегодня случилось очень страшное. Совсем страшное! 

Я опять ходила в лес за дровами и на наше с бабушкой место. Ночью прошёл дождь, было сыро, на бревно я садиться не стала. Стояла на краю пропасти, нюхала черёмуху, которая уже совсем распустилась на той стороне. Солнце вставало из-за далёких гор за лесом, светило мне в глаза сквозь туман, поднимавшийся над пропастью. Было красиво. Просто сердце разрывалось – так хорошо! 

Когда повернулась, увидела уродов. Они стояли очень близко, их было шестеро. Они не трогали меня, только смотрели, но нехорошо, слишком прямо. Один – весь морщинистый и лысый – был за главного, говорил за всех. Он сказал, что считает, что я не человек, а такая, как они. Что он меня сейчас спросит, а я должна ответить: да или нет.

Он спросил:

–Ты человек?

Глупые уроды! Если бы я была человек, я бы сказала – да, но если бы я была, как они – я бы тоже сказала ДА! Я бы сказала ложь! Что бы они стали тогда делать? Проверять? Сзади была пропасть, меньше шага. Я бы не далась! Но я сказала – не знаю, как это получилось?! – я вдруг сказала:

–Нет.

Уроды заржали, завизжали, засвистели. Надо было скорей прыгать в пропасть, но я упустила момент, лысый уже схватил меня за руку. Он ещё повизгивал и корчился от смеха, но схватил крепко и потащил от края. Бабушка! Это было всё! Это было ужасное! Я забыла, что ты говорила, я забыла просить Бога, я забыла все слова!

Вдруг откуда-то из тумана выскочил другой урод. Он крикнул:

–Это моя девушка!

Уроды так говорят, когда ссорятся из-за женщин. Но кричавший был один и младше тех, совсем мальчишка. Я подумала: какой дурак, они его убьют, а потом всё равно возьмутся за меня! Лысый тоже так подумал и не выпустил мою руку. Но мальчишка-урод напал на одного из уродов и повалил, а потом повалил второго и третьего. Лысый бросил меня, чтобы драться. Я не стала ждать, чем кончится дело. Я убежала.

Бедный мальчишка-урод! Наверное, они его убили! Хотя он здорово дрался, но их было шестеро и все очень большие. Зачем он это сделал? Хотел мне помочь? Разве уроды помогают друг другу? Не важно! Бог, позаботься о нём, пожалуйста!

У меня опять нет дров. В лес я больше не пойду. Наверное, мне вообще нельзя теперь выходить. Наверное, уже все уроды знают обо мне! Что мне делать? Бабушка сказала бы, что мне теперь надо говорить с Богом, просить Его. О чём? Чтобы всё стало, как раньше, чтобы бабушка была жива? Этого не будет. Даже если Он меня услышит, что Он сделает? Убьёт тех уродов? Перенесёт меня через мост? Лучше бы я бросилась в пропасть! 

Как уроды убивают себя в городе? Как себя убить? Что мне делать?

День четырнадцатый

Очень похолодало, за ночь нетопленный дом простыл, к утру на подоконнике был иней. Ростки бабушкиных цветов стали совсем стеклянные, наверное, они погибнут. Жалко, я так хотела увидеть розы, ромашки, васильки и колокольчики! Бабушка мне их рисовала, но я хотела бы увидеть живые!

Утром в дверь постучали. Я выглянула в окошечко в двери. Это был тот мальчишка-урод, который вчера спас меня. Он был жив! У его ног лежала огромная вязанка дров. Я обрадовалась и открыла. Он сказал: Привет! Я сказала: Привет! Он был лохматый, тёмный и горбатый, но у него были хорошие глаза и улыбка, почти как у бабушки. От радости я совсем растерялась. Он поднял дрова, я кинулась ему помочь, и мы столкнулись. Было больно! Я сразу всё поняла! Так бывало, если я нечаянно толкала бабушку. Так бывает, если урод нечаянно задевает человека. Если нарочно – то гораздо больнее.

Он свалил дрова у печки, стал возиться с огнём и говорить что-то. Я должна была отвечать. Но я так испугалась! Он подошёл ко мне, потрогал мой нос.

–Ты ледяная! Ты простудишься! – сказал он, – Я поставил чайник. Смотри, что принёс для тебя – это малина! Сушёная малина с той стороны! Я заварю и ты согреешься.

Я спросила:

–Ты человек?

Он сказал, что да. Я спросила:

–Те уроды... они умерли?

–Да, тебе нечего бояться. Они никому не расскажут о тебе.

–Почему ты не сказал им, что ты – человек? Они бы не стали драться, они бы бросили меня и разбежались! А так – получилась ложь! И... убийство...

Он присвистнул и сказал с восхищением:

–Какая ты правильная! 

А потом объяснил:

–Они бы рассказали о тебе другим. Всем. Что бы тогда стало с тобой? Я хотел спасти тебя. И потом, я не сказал ни слова лжи, я просто не сказал им правду. Ведь так делала твоя бабушка?

–Нет!

А он сказал, что раз бабушка делала вид, что я человек, пусть даже не говорила, то это всё равно ложь. И что она научила меня не сутулиться, смотреть прямо, говорить чисто и всему прочему, чтобы я тоже могла делать вид, что я человек. И это тоже ложь, то же самое, что просто сказать уродам: «Да, я человек». Во всяком случае не лучше, чем то, что он не предупредил уродов о себе.

–Они напали на тебя, они напали на меня. Если бы я был урод, они бы меня убили. А тебя... Ты большая девочка, ты понимаешь, что бы они сделали? У меня не было выбора!

Это было неправильно, не укладывалось у меня в голове. Особенно, про бабушку. Я попросила его, чтобы он уходил. Он вложил мне в руки мешочек с малиной и отступил на порог, но уходить не хотел. Тогда я сильно толкнула его и захлопнула дверь. Я едва справилась с замком. Я думала, что умру. Урод не должен нарочно толкать человека! Я пролежала на полу так долго, что чайник выкипел и раскалился. Сейчас мне уже лучше, но толкать людей я больше никогда не буду. Жалко, что у меня теперь нет чайника!

День пятнадцатый

Чайника, конечно, жалко. Но у меня есть кастрюлька. Малину, оставленную мальчишкой, похожим на урода, я всё-таки заварила, потому что простудилась. Хорошо, что он принёс так много дров. Я бы не смогла сходить в лес, даже если бы мне и правда нечего было бояться. Только это неправда. Теперь я буду бояться его. Бабушка никогда не говорила, что человек может говорить ложь, она не говорила, что человек может убивать, мне кажется, она сама не знала такого. То, что он похож на урода я могу понять, я ведь похожа на человека. И моя мама была очень некрасивая, а папа-урод, наоборот, красивый. Наверное, может быть человек, похожий на урода. Но он и ведёт себя, как урод. Он убил уродов, он ругал бабушку. Он – плохой человек. Неужели бывают плохие люди?

Зачем он мне помог? Если бы он был урод, я бы думала, что я ему понравилась как женщина, и он хотел отбить меня для себя. Только тогда он ни за что не вышел бы один против шестерых. Если бы он был нормальный человек, то я бы не удивилась. Просто помог и всё. Бабушка помогала уродам. А так – я не знаю! Я не знаю, какие бывают плохие люди, что они делают и зачем? Но если сравнивать с уродами, то такой человек опасней, чем сто самых страшных уродов!

Или он прав? Те уроды рассказали бы обо мне, а теперь ничего не расскажут. Нет. Бесполезно! Другие скоро сами догадаются. У меня мало времени! Надо скорее придумать, что делать. Что? Мне нельзя оставаться в городе и идти никуда нельзя! На востоке – пропасть, на юге и севере за высокими заборами с колючей проволокой – заводы, принадлежащие важным уродам. На западе за городом огромные свинарники, за ними пустошь, заросшая ядовитыми лопухами – до самого океана. Эти лопухи растут и в городе, и на заводах и везде, их широкие зонтики-цветы торчат выше заборов и крыш, только под чёрными елями и на краю пропасти их нет. Уроды косят лопухи и квасят в ямах, потом кормят ими свиней. А ещё из их корней делают сахар и гонят поило. Но если дотронуться до листьев, то кожа сгорает, как от огня. Я только издали видела бескрайние кудрявые просторы пустоши. Океан не видела никогда. Его не видно из города. Мы с бабушкой никогда не ходили в ту сторону, это опасно. На пустоши живут одичавшие беглые уроды, которые ловят и едят всех, кто туда попадает. Съедят и меня, если я туда доберусь, если меня раньше не поймают в городе.

Что же мне делать? Куда идти? Бабушка говорила, что когда её не станет, Бог позаботится обо мне. Бог, обо мне пора позаботиться! Скоро мне прийдётся идти на мост, чтобы прыгать в пропасть! Скоро это будет самое лучшее, что я смогу сделать для себя!

Всё равно, сегодня я не могла бы никуда идти, я совсем разболелась. Зато бабушкины цветы оттаяли и живы. Я так рада! Спасибо, Бог!

День шестнадцатый

Бабушка однажды сказала, что это будет наш эксперимент. Мне не понравилось слово, какое-то нечеловеческое. Но бабушка сказала, что человеческое. Что люди, в отличие от местных, очень любознательны, а эксперимент – это способ узнавать. Она сказала, что любая жизнь – эксперимент, потому что никогда не знаешь, что получится, даже если ты человек. Ей было интересно, что получится из меня.

Я не очень любознательна, вообще не любознательна. Просто у меня не было выбора. То есть, конечно, был. Но разве это честный выбор? Выбор – это когда есть одно хорошее и другое хорошее, и надо решить, что лучше, особенно легко выбирать между хорошим и плохим. А когда одно совсем плохое, другое нельзя, а третье – эксперимент, то это никакой не выбор! Он сказал, что то, что делала со мной бабушка – это ложь. Нет! Это не ложь! Это – эксперимент.

Бабушка говорила, что местные не понимают про Бога и себя. Они думают, что с помощью лжи стали мутные и спрятались. Но для Бога это пустяки. Так спрятаться всё-равно, что закрыть глаза и думать, что тебя никто не видит. То, что уроды не слышат Бога, ещё не значит, что Бог не слышит уродов. Может быть, Ему теперь не так просто их понять, разглядеть что-то в них, мутных. Но совсем спрятаться от Бога нельзя. Так считала бабушка. Она не могла знать это точно. Поэтому моя жизнь – эксперимент. Иначе, что бы со мной было? Иначе я жила бы среди уродов и была как они. Либо я могла бы убить себя. Разве это выбор?

Какой смысл продолжать эксперимент, если не понимаешь, что получается? Бабушка понимала меня и слышала Бога. Она верила в меня, верила, что я могу измениться. Я себя не понимаю, Бога не слышу, верить не умею. Но выбора так и нет. Бабушка, ты видишь? Я стараюсь! Но я не знаю, в какую сторону стараться теперь! Что мне делать дальше?

День семнадцатый

Сегодня я чувствую себя гораздо лучше. Я никогда не болею больше трёх дней. Это потому, что моё тело похоже на человеческое. Только теперь я всё равно не могу выйти из дома. Огромный урод в приличном костюме – слуга одного из важных уродов – стоит у забора напротив и ковыряет в зубах. Они не ходят по одному, потому что уроды ненавидят своих важных и их слуг. В другое окно видно ещё двоих, наверное, есть и ещё. Утром огромный стучал в дверь, сказал, что его хозяин –  Большой Ком, очень важный урод, один из самых главных – приглашает меня к себе. Что хозяин всё знает обо мне и предлагает мне защиту и покровительство. Я не открыла, но обещала подумать.

О чём думать? Покровительство важного урода лучше, чем уроды в лесу? Что ещё за покровительство? Я не хочу быть женщиной урода, пусть даже важного! Противно! Страшно! Этот Большой Ком – я видела его портрет на площади в городе – он не особенно уродливый, но у него очень страшные глаза, совсем чёрные. Не могу даже думать о том, чтобы он стал делать со мной то, от чего бывают дети! Или у него на меня какие-то другие планы? Какой-то его собственный эксперимент? Это ещё страшней! 

Но откуда Большой Ком узнал обо мне? Те уроды у пропасти спрашивали меня и были осторожны, значит ещё никто не знал. Если они умерли, то сказать никому не могли. Знал только мальчишка, похожий на урода. Неужели он сказал? Страшный, плохой, уродливый человек! 

Что мне делать? Я даже не знаю, как убить себя дома? До пропасти мне теперь не добраться! Если я не выйду к ним, уроды в костюмах подожгут дом или сломают дверь, потащат меня силой. Они сделают так, как им прикажет хозяин. А он может приказать всё, что захочет.

Если бы океан поторопился, поднялся и утопил город прямо сейчас! Пусть всё уйдёт под воду – свинарники, заводы, пустошь, город и все уроды! Вся грязь, всё уродство! Если бы вода затопила мой дом, я бы захлебнулась, мне не нужно было бы идти с уродами! Не нужно было бы придумывать, как себя убить! Всё решилось бы само собой!

Сейчас я буду говорить с Богом, пусть кастрюлька на голове гудит – не важно! Бабушка, говори с Ним за меня тоже! Мне нечего больше ждать, кроме того, что уроды начнут ломать дверь. Сама я к ним не пойду, но и убивать себя не буду. Всё, это конец эксперимента.

***

Это было вчера, но я напишу сегодня, потому что вчера не могла. К вечеру уроды стали стучаться чаще. Я сказала через окошко в двери, что решила идти с ними, но должна сделать то, что мне велела бабушка. Упоминание о бабушке их смутило, и они оставили меня ненадолго в покое. Стемнело, но я не зажгла свет, даже не растопила печь, чтобы уроды не видели через окна, что я ничего не делаю. Мне нечего было делать.

Вдруг в печной трубе зашуршало и оттуда вывалился чёрный от сажи урод. Я схватила кочергу. Урод вылез из очага и отряхнулся. Оказалось, что это не урод, а снова тот мальчишка, похожий на урода. Он сказал:

–Брось кочергу! Тебе нельзя меня бить! Резве мало тебе? Брось!

–Нет, – сказала я, потому что во-первых, его боялась больше, чем уродов, а во-вторых, это был верный способ умереть – избить человека кочергой.

–Я хочу тебе помочь! 

Я сказала ему, что не верю, что боюсь его, что он – плохой человек, раз убил шестерых уродов и рассказал всё обо мне. И ещё – что помочь мне никто не может.

Он замотал головой:

–Ты ничего не знаешь! Я думал, что их убил, но они не умерли! Они, наверное, всё о тебе и рассказали. Не я, а они! А я хочу отвести тебя в город людей!

Я сказала, что про город людей не может быть правдой, значит и остальное ложь! Он сказал, что люди не говорят ложь, а я сказала, что он сам так говорил про бабушку. Тогда он сказал, что не говорил, что она говорила ложь, а только, что не говорила правду... Потом вдруг признал, что неправильно говорил про бабушку, что он был неправ! Что просит прощения! Что он думал, что прав, и ещё думал, что надо убить тех уродов, потому что иначе они всем про меня расскажут, потому что я себя выдала. Но раз они остались живы, то всё было зря. И значит он был неправ.

Бабушка говорила, что для человека делать плохое – это как идти против течения, что человек, когда чувствует, что идёт против течения, сразу понимает, что делает что-то не так. Может быть, подумала я, он не такой уж плохой человек? Но в город людей мне нельзя, значит он всё-таки говорит ложь.

–Я переведу тебя! Я буду твоим проводником! – сказал он.

–Даже бабушка не могла меня перевести!

–А я смогу! Выбирай: веришь мне или нет. Решай быстрее! Уродам надоело ждать. Скоро они будут ломать дверь.

Конечно, это был нечестный выбор. Даже хуже, чем раньше. Конечно, я ему не верила. Во-первых, что изменилось с тех пор, как меня водила к мосту бабушка? Во-вторых, вера, как и страх, не такая вещь, которую можно сделать, а которая приходит сама. Со мной ещё ни разу не случалось, чтобы я верила. Я не умею. Бабушка говорила, что верить – значит быть уверенным в том, чего нельзя увидеть. Я никогда не могу быть до конца уверенной даже в том, что могу хорошо разглядеть. 

Зато я могу поступать так, как-будто верю или как-будто не боюсь. И это будет не ложь, это тоже будет эксперимент. Или способ умереть. Всё лучше, чем быть женщиной урода. Я решила:

–Я иду с тобой! Только я должна выставить бабушкины цветы на улицу, чтобы их поливал дождь. 

–Не надо! Уроды схватят тебя, когда ты выйдешь из дома!

–Тогда ты опять попробуешь их убить, – сказала я зло. Он только махнул рукой.

Цветы я выставила на улицу вдоль стен между окнами, тщательно, не торопясь, полила их из лейки. Уроды меня не тронули, только спросили, когда я буду уже наконец готова? Я сказала, что скоро, что почти закончила. Я взяла куртку, остатки хлеба, бабушкины бумажки и дневник, мы вылезли через трубу и прошли по крыше. Было темно, уроды заметили нас, только когда мы спрыгнули и побежали. Они попытались схватить нас, но мы проскочили в щель в соседском заборе, а оттуда я знала выход прямо к лесу. Уроды застряли в заборе, сломали его, на них набросился с лаем соседский пёс, сам сосед выскочил с топором, не разобравшись, кто к нему ломится... Они быстро справились с соседом и его собакой, потом гнались за нами через лес, огромный бежал очень быстро, стал уже догонять. Я уже слышала, как он ругается на ходу и ломает ветки. Но когда мы выбежали на мост, он, конечно, отстал. Только орал вслед: «Дура! Вернись!» и разные слова, которые я не стану записывать.

Бежать через мост было очень страшно! Древие доски настила грохотали под ногами. Пропасть чернела за перилами. Главное, я знала, что может случиться на середине. Но я заранее решила не останавливаться. Да и не заметила я середину! 

Перебежав на сторону людей, я закричала, закричала так, что в пропасти закричало в ответ эхо. Мой проводник тоже закричал. Мы кричали, смеялись, прыгали... Он схватил меня за руки и закружил... А потом крепко сжал за бока и поднял, как поднимала меня бабушка, когда я была маленькая. Никто не трогал меня раньше, кроме бабушки. Только тот урод в лесу, который схватил за руку. Но сейчас я не успела испугаться. Он поставил меня на землю и зажал рот рукой. И почти сразу я услышала соловья. Удивительно, как мы его не спугнули? 

Соловей пел в густой черёмухе, которая белела в темноте прямо над нами. Каждую весну мы приходили с бабушкой к пропасти слушать соловьёв и смотреть, как цветёт на стороне людей черёмуха. Ветер доносил до нас звуки и запахи – то сильнее, то слабее. И с ними на меня набегали волнами то радость, то грусть. Такие далёкие! 

Стоять под черёмухой, на которой поёт соловей – совсем другое дело! Это оглушительно!

 

 

     Часть 2. Город людей

Я оглянулась назад, на ту сторону. Уроды, что гнались за нами, топтались при входе на мост. Они зачем-то зажгли факелы, как-будто могли осветить эту сторону и меня. Они, конечно, знали, что я перебежала. Вот они удивились! Я и сама удивилась. Я спросила своего проводника:

–Как у тебя получилось? Как ты меня перевёл? 

–Спасибо Богу, что получилось! – сказал он.

Оказалось, он не знает, как. Оказалось, он не был уверен до самого конца, перейду ли я. Он просил за меня Бога, но всё, что касается уродов – не так просто. Пусть я правильная, особенная, почти человек, но я всё-таки из уродов. Никаких гарантий. И вот, он решил попробовать. Да! Потому что не было выбора! Он не мог оставить меня уродам! И ещё потому, что он верил в меня. 

Он решил! Он верил! А мне он сказал, что переведёт, что бабушка не могла, а он сможет. Сказал так, как-будто знает. Я ему всё равно не поверила... Или поверила? Как жаль, что я не понимаю себя! Не понимаю его! Как трудно быть уродом! Хуже, чем быть слепым и глухим! 

Тем временем уроды на той стороне шумно спорили о чём-то, размахивали руками. Наконец огромный решился. Он заорал, подбадривая себя, и ринулся через мост. Какой дурак!

Уроды не могут перейти мост. Я знаю, что случается с уродами, которые пытаются, что случается с ними на середине. Их разрывает! Раньше я никогда не видела этого. Сейчас тоже не увидела, потому что проводник прижал меня к себе, спрятал моё лицо и держал за затылок. Я только услышала оглушительный мокрый хлопок, жуткие крики уродов, шум, вроде мгновенного ливня, почувствовала, как в спину ударили брызги. Когда проводник меня отпустил, от огромного ничего не осталось. Другие убежали. Соловей молчал. На той стороне на земле догорали факелы. На всём поблескивали чёрные капли.

Это могло случиться со мной! Меня могло бы вот так разорвать! Я бы разлетелась брызгами, испачкала бы мост и оба берега. И этого уродливого, неправильного человека, который уговорил меня идти с ним. Я ясно увидела себя на мосту, увидела, как меня разрывает... И меня вырвало  – прямо на него. Он едва успел отскочить, кажется, на ноги всё же попало! Так ему и надо!

Проводник попытался схватить меня за руку, удержать, но я вырвалась, побежала в лес, подальше от пропасти, страшного моста, главное, от него. Я бежала не разбирая дороги, ничего не видя в темноте, падала, натыкалась на деревья... Мне всё казалось, что он гонится за мной, я собирала последние силы и бежала дальше. Потом шла, сколько могла. Я не умею долго ходить, тем более бегать, тем более в темноте. 

Уже день. Я сижу на берегу ручья. Здесь тоже много черёмухи. Вода очень вкусная. На берегу цветут какие-то весенние цветочки, которых мне бабушка не рисовала. Над ними летает бабочка. Наконец я увидела бабочку! 

Я доела хлеб, который взяла из дома, напилась воды и записала всё, что случилось вчера и сегодня. Попыталась отмыть куртку от крови, но получилось не очень, теперь будет страшно и неприятно её надеть, а без неё пока холодно.

Я не знаю, что делать дальше, не знаю, куда идти. Я очень боюсь, что меня найдёт мой проводник. Только бы не нашёл! Я сама справлюсь, без таких помощников! Правда, у меня нет ни ножа, ни спичек, и еды больше нет ни крошки. Я никогда не думала, что стану делать на этой стороне, потому что никогда не верила, что тут окажусь. Бабушка верила, но никак не готовила меня. 

Я думаю, для начала нужно поспать. Потом найти город людей. Дальше будет видно.

День восемнадцатый

Спать на земле жёстко и неудобно. Куртку пришлось надеть, хотя было очень противно. Я спала, завернувшись в куртку, испачканную кровью урода! И всё равно я промёрзла к утру до костей. Как только небо на востоке посветлело, я пошла в сторону восхода. Город людей лежит на восток от пропасти, так говорила бабушка. Не знаю, насколько далеко.

Как примут меня люди? Мне всегда было трудно рядом с ними. Я и так чувствую себя уродкой, но с людьми – особенно. Мне кажется, что от меня плохо пахнет или что у меня потные руки, что я грязная, что ноги слишком большие, одежда сидит плохо... Я начинаю сутулиться, грызть ногти, ничего не могу сказать, не понимаю, что спрашивают. Когда к бабушке приходили люди, я старалась спрятаться за шкаф или говорила, что болит живот, закрывалась в туалете, или ложилась в кровать и делала вид, что сплю. Единственный чужой человек, с которым я говорила, был этот неправильный, похожий на урода мальчишка – мой проводник. Но он разговаривает почти как урод. Люди говорят плавно, легко, складно. И двигаются уверенно, без ужимок. Я бы очень хотела жить рядом, просто чтобы быть рядом, чтобы насмотреться на них! Я бы взялась за любую работу, самую грязную, только бы люди меня приняли! А вдруг они отправят меня обратно? А вдруг мне будет плохо с ними, вдруг я не выдержу?

Весь день я иду через лес. На стороне уродов растут только чёрные ели и ядовитые лопухи. Земля там вытоптана, закакана собаками и самими уродами, забросана пакетами и бутылками из-под поила. А здесь лес очень разный и очень чистая земля. Земля вся в белых весенних цветочках на тонких стебельках, не знаю как они называются. Попадаются фиалки, бабушка рисовала их очень похоже. Из под ног взлетают иногда какие-то большие птицы, а маленькие копошатся в ветках, перепархивают, попискивают. Обидно, но я никак не могу их разглядеть.

Земля покрыта ковром прошлогодней листвы и хвои, подушками растёт мох. Легко идти. Удобно сидеть. Хочется лечь. Даже лицо положить, прижаться щекой. Никогда не видела такой приятной земли!

 Я легла и увидела, как ползёт по мху красный жучок с чёрными точками на крыльях. Его зовут божья коровка. Мне рассказывала бабушка – надо пустить его по руке и попросить принести хлеба. И он улетит. Мой жучок, и правда, улетел. Жаль, что он не принесёт хлеба! Так есть хочется!

День девятнадцатый

Я не знала, что могу так долго идти. Наверное, я раньше не могла, только теперь научилась. И ещё я не знала, что могу так долго не есть. Воду я пью из ручьёв, а есть совсем нечего. Я не знаю растений и боюсь их пробовать. Люди мало едят. Бабушка ела очень мало. Готовила много – для меня. Уроды едят много. В основном – мясо. Люди не едят мясо. Бабушка говорила: это потому, что людям Бог даёт силы, а уродам взять неоткуда, только из еды.

Когда я была маленькая, я думала, что людям Бог даёт и силы, и еду, и одежду и всё-всё – даром. Что люди не работают, только поют и танцуют, наряжаются, едят, делают то, от чего бывают дети, играют и веселятся. Все уроды так думают. И очень завидуют. Ещё я думала, что люди не болеют и не умирают. Бабушка говорила, что люди работают больше уродов, но меньше устают, что работа доставляет людям радость, что болеют они мало, что они тоже умирают, но в своё время, без сожалений, легко. Что в самом начале люди не умирали и не болели, но стали умирать после той истории с пропастью. Я не хотела верить, что бабушка тоже умрёт. Я просила её, когда была маленькая, чтобы она обещала, что не умрёт никогда. Она обещала, что постарается быть со мной как можно дольше. Я знаю, бабушка, ты старалась!

В сумерках к ручью, возле которого я устроилась на ночлег, пришёл какой-то зверёк. На стороне уродов живут только свиньи, собаки и крысы. Раньше были тараканы, но они закончились ещё до моего рождения. Бабушка рисовала мне зверей и птиц, растения и насекомых. Я узнала этого зверька по длинным ушам – это был заяц. Он увидел меня, но не убежал. Я не шевелилась. Он спокойно напился и ушёл в лес.

Я развеселилась и запела. Я пела! Получалось не так по-уродски, как раньше. Наверное, здесь особенный воздух, даже я могу петь! Только дыхания не хватает и голова кружится. Мало сил. Болят ноги. Очень хочется есть. Темно, не могу больше писать.

День двадцатый

Сегодня пришлось остановиться раньше, чем вчера. Звенит в ушах, ноги ослабли. Это от голода. Хотя сегодня я больше хочу пить, чем есть. Пила последний раз вчера из ручья, где видела зайца. Ручьёв мне сегодня не попалось ни одного, ни даже лужи. 

Когда остановилась отдыхать, в одном из карманов куртки нашла бабушкины бумажки. Я про них опять забыла! Встала на ватные ноги и стала читать. И вот удивительно! Никакой кастрюльки у меня на голове нет, не гудит больше, слова выходят легко и просто, все совершенно понятные, только горло сжимается и хочется плакать. Пока читала те, что про бабушку, очень сильно её вспоминала, слёзы так и текли.  Когда стала читать для себя, заметила, что понимаю все слова в том смысле, что прошу Бога показать мне город людей, а сперва дать напиться. В бумажках не про это. Но у меня получалось так.

Наверное, Бог слушал меня и говорил в ответ, наверное, поэтому кастрюлька не гудела и слова уходили так легко. Я специально потом сидела молча, чтобы не мешать Ему говорить. Жаль, что я не могу Его слышать!

Первый раз мне приснился настоящий-стоящий сон. Раньше всегда снились какие-то обрывки и ерунда, или кошмары. Или ничего. Сегодня приснилась бабушка: будто я маленькая и сижу у неё на коленях. И прошу, чтобы она не умирала. А она обещает, что будет со мной ещё долго-долго.

Проснулась в слезах.

День двадцать первый

Я нашла город людей. Но здесь никого нет.

Сперва я оказалась в совсем новом месте. Невысокие деревья там растут на одинаковом расстоянии и рядами. Я узнала яблони, они ещё не распустились, стоят чёрные, с набухшими бутонами, а вишни уже цветут. Другие деревья не смогла узнать. Видела пчелу. Я поняла, что это сады, догадалась, что город людей рядом.

Ноги плохо слушались меня. Зато я нашла колодец – с ведром и воротом. У нас с бабушкой был почти такой же, так что я знала, как достать воду. Только было очень тяжело крутить ворот и ведро никак не удавалось поднять, пока я не догадалась так кинуть ведро, чтобы зачерпнулось не полное. Потом я сидела на лавочке, пила холодную воду и говорила Богу: Спасибо! 

Потом я шла не долго, из-за цветущих деревьев показались первые крыши. Не знаю, откуда взялись силы, но я побежала. Скоро я бежала по улице и кричала: «Люди! Люди!» Мне было всё равно, как меня примут. Я была так рада! Я дошла! Нашла! Всё закончилось! Меня накормят, пожалеют! Так я думала.

Но людей здесь нет. Совсем никого. Я зашла в несколько домов. Двери не заперты, только закрыты. Мебель, посуда, вещи – в полном порядке. Но очень много пыли и трава на дорожках.

Я не понимаю. 

***

Я не всё помню, что делала. 

Я тогда сильно обиделась на людей, что их нет, что они меня не встретили. На проводника! На Бога! Даже на бабушку! У меня была раньше только одна мысль – оказаться в городе людей. И вот, я оказалась здесь, но город не живой, людей в городе нет. Мне ведь нужен был не сам город, а люди! От голода, усталости и обиды я совсем рассыпалась, не хотела больше жить. Ничего не хотела. Хотела лечь и умереть.

Но оказалось, что моё тело хочет иначе, я не могла заставить его лечь. Голод мучил его. Это стало единственным смыслом. Я искала еду в домах: на кухнях, в кладовках, комнатах, на чердаках и в подполах. Отодвигала мебель, опрокидывала, ломала, вываливала посуду и вещи на пол, шарила в мусорных баках. В одном доме я нашла плесневелые сухари, в другом – каменное варенье на дне банки. На чердаке – птичье гнездо с маленькими голубыми яйцами. Хотела сварить горсть сухого гороха, нашла спички, кастрюлю, принесла воды, дров, стала варить, но не дождалась, съела так. Живот потом болел ужасно! Я пробовала есть всё, что взошло на огородах. От этого тоже болел живот. 

И ещё. Я поймала птичку, залетевшую в окно. Она билась в стекло, легко было поймать. Её я тоже съела. 

Моё платье изорвалось и перепачкалось, волосы спутались, я порезала руку, замотала тряпкой, но рана загноилась... Я не считала дни, потеряла дневник. Я не говорила с Богом, не видела снов, не думала, не кричала и не пела. Я была как зверь, который ищет еду. Во всём как зверь, кроме обиды. Как же я обиделась!

Не знаю, сколько прошло дней.

Вчера меня нашёл проводник. Он накормил меня кашей, напоил сладким чаем, заставил вымыться, вымыл и расчесал волосы. Отмочил пропитанную гноем повязку на руке, намазал рану жгучей мазью и перевязал. Сжёг моё старое платье и дал несколько новых. Устроил меня в доме с большой красивой верандой, в хорошей комнате на втором этаже, так что мне видно улицу и цветущие деревья. Принёс мне муку и крупу, другие продукты. Он даже нашёл и принёс мой дневник. Но он не говорит со мной. А я... Я не могу ни говорить с ним, ни смотреть на него. Я прячусь от него за шкаф. Как хорошо, что здесь тоже есть шкаф!

Бывает, что уроды звереют, дичают. Такие живут на западных пустошах, воруют из города детей, стариков, собак – и едят. Бабушка говорила: если не будешь стараться жить в сторону Бога, потеряешь всё человеческое. Так и вышло. Когда проводник меня нашёл, ему пришлось подманивать меня хлебом, как собаку. Пока он мыл меня, я несколько раз его укусила. Он видел меня такой! Плохо. Очень, очень плохо! Так стыдно!

В окно я вижу, как он сидит перед домом напротив и играет на маленькой глиняной дудочке. Такие дудочки делают уроды детям, чтобы те свистели. Получается жуткий писк и свист, от которого болят уши. У проводника выходит вроде птичьего пения. Мне кажется, я слышала эти звуки раньше.

***

Я спряталась за шкаф, когда услышала шаги. Проводник подошёл, сел рядом со мной на пол, стал тихонько играть на дудочке. А потом сказал:

–Послушай... Можешь прятаться, главное, слушай! Я хочу, чтобы ты не мучила себя больше! Ты не могла выдержать! Это было выше сил! Когда умерла бабушка, ты осталась совсем одна, потом на тебя напали уроды у пропасти, потом тебя хотели забрать уроды в костюмах, потом урод взорвался на мосту, потом ты заблудилась в лесу, а потом оказалась в пустом городе... Я тоже дурак – испугал тебя! И когда дрался с уродами, и когда плохо говорил про твою бабушку, и когда перевёл тебя через мост, не зная, сможешь ли ты перейти. Когда ты хотела убежать, я не должен был ловить тебя! Только напугал ещё больше! Я должен был ждать тебя в городе, я знал, что должен ждать! Но тебя не было так долго! Я не выдержал, пошёл искать, а ты в это время как раз пришла и оказалась здесь одна, голодная, растерянная... Прости меня! Я всё сделал не так! Я тебя подвёл! А ты молодец! Ты нашла город, ты выжила! Ты просто чудо!

Я повернулась к нему, уткнулась в плечо и заплакала. Я плачу ужасно некрасиво. Уроды не умеют плакать. Люди, плачут светлыми слезами. А я хоть и умею плакать, но меня всю трясёт, воздуха не хватает, сопли текут ручьём... Я плакала долго. Он гладил меня по голове, как бабушка, ждал, пока я не начала всхлипывать реже и думать о посторонних вещах. Тогда он дал мне умыться и напиться, потом сказал:

–Ну вот и хорошо. Тебе пришлось держаться, как-будто ты человек, а потом как-будто ты не боишься. Больше не надо делать ничего «как-будто», не надо экспериментов. Отдыхай. Завтра будем работать. Наведём порядок в домах, где ты искала еду. Это будет непросто! Но мы с тобой справимся. Ведь справимся?

Я кивнула. Он ушёл. И только тогда я сообразила, что он говорил словами из моего дневника – про эксперименты и «как-будто». Он читал мой дневник! Разве настоящие люди так делают? 

Уроды всегда подозревают друг друга, они знают, что другие – уроды. Глупо не подозревать! Бабушку я не подозревала, в голову бы не пришло. Есть только один способ общаться с людьми – всегда доверять, не подозревать и не обижаться. Я не стану обижаться, даже если он читал мой дневник.

Бог! Прости меня! Ты видел, больше всего я обижалась на Тебя. Это – самая глупая уродская глупость. Спасибо Тебе за всё! Спасибо Тебе за проводника!

***

Сегодня шёл дождь. Мы вместе наводили порядок в домах, где я искала еду. Хотя у меня пока болит рука, я была довольна, я соскучилась по простой работе, по тряпке и венику. Оказывается, я успела испортить очень много вещей, побывала во многих домах. Даже удивительно! Везде нужно мыть, убирать, чинить, приколачивать, склеивать, нужно сжечь или закопать то, что нельзя исправить... Работы хватит на долго. Я спросила проводника, очень ли рассердятся люди, когда вернутся? Он сказал, что люди не вернутся сюда. Они ушли на восток, в горы, и будут уходить всё дальше. Чем дальше на восток, тем ближе к Богу. 

–Зачем тогда чинить?

–Бог любит, чтобы всё было хорошо. Если хочешь быть как человек, старайся оставлять после себя только хорошее. Бабушка не говорила? 

И добавил:

–А может быть, все эти вещи ещё кому-нибудь пригодятся.

–Кому?

–Тебе, например. И вдруг ещё кто-то из уродов сможет перейти мост? 

Мне не понравилась эта мысль. Не хочу! Никогда больше не хочу видеть ни одного урода! 

–Но если ты не одна такая? Вдруг есть кто-то ещё, кто может не быть уродом? Быть не совсем уродом? Или со временем сможет стать не совсем уродом? Или, хотя бы, не хочет быть уродом? 

–Может – не может, хочет – не хочет... Я такая одна!

–Ты хорошая! Правильная! Ты почти человек! Но ведь ты из них. Почему ты думаешь, что никто из них не может быть, как ты?

–Я такая потому, что моя мама была из людей.

–Все уроды произошли от людей.

–Знаю. Бабушка даже говорила, что уроды тоже люди. Но это не мешает им быть уродами. И даже если они уже уроды, им не обязательно быть настолько уродами, но они вообще не стараются! Не хотят! Я не такая! Но дело не во мне. Всё дело в бабушке. Ни у кого в городе нет такой бабушки, какая была у меня! Так что это невозможно!

–Для Бога нет ничего невозможного! Может быть, найдётся и для других уродов бабушка.

Мы разговаривали, пока работали, я даже спорила с ним! Он не так сильно похож на урода, как мне казалось раньше.

***

Работали целый день. За работой всё время разговаривали. Он сказал, что если мы будем много разговаривать, то он лучше научится меня понимать. И что так веселей. Да, сегодня он был гораздо веселей. Шутил. Уроды шуток не понимают, только гогочут, если кто-то упал или наступил в собачью какашку. Хотя бабушка учила меня понимать настоящие шутки, я обычно смеюсь невпопад. Но мне было весело от его смеха.

Он смешно рассказал, как искал меня, как обшаривал каждый куст, как злился на меня, глупую, как начал бояться за меня, как потом нашёл меня в городе, и в каком я была виде. Я не хотела вспоминать это. Но он изображал меня так смешно, что мне было совсем почти не обидно. Нет, конечно, обидно, но только чуть-чуть. Заметив, что я всё равно вот-вот расплачусь, он сменил тему, стал расспрашивать меня о бабушке, назвал её необыкновенным человеком. Он расспрашивал, и я рассказывала – про бабушку, про нашу прежнюю жизнь. Не думала, что я могу так хорошо говорить. Это, наверное, потому, что он очень хорошо слушает. 

Потом он спросил:

–У тебя есть имя?

Вот странный! У уродов не бывает имён. Уроды обращаются друг к другу «эй, ты!» и прибавляют что-нибудь вроде «жирный», «плешивый», «кривой», или «пень», «кишка»... Есть постоянные прозвища в таком духе или по занятию. Или если один урод – слуга другого, то его зовут по хозяину. Как ответ на вопрос «Чей?» Урода, что взорвался на мосту, может быть, звали Огромный или Слон. Или, например, Большекомов, ведь его хозяином был Большой Ком. У меня нет ни прозвища ни имени.

–А как тебя называла бабушка? Я бы хотел тебя как-то называть. 

Я сказала, что бабушка звала меня внучкой. Он засмеялся:

–Ну уж нет! Я не стану называть тебя внучкой! 

Потом спросил:

–Хочешь имя? Я придумал для тебя подходящее.

Я разволновалась.

–Это, наверное, нельзя! Что значит придумал? Придумывают только прозвища!

–Ну, хочешь прозвище?

–Прозвище не хочу.

–Как хочешь. Но ты зови меня, пожалуйста, по имени. Меня зовут Яков.

–Яков? – мне показалось это ужасно смешным, – Як – такой лохматый бык, мне бабушка рисовала. А ты... – я едва договорила от смеха, – Ты чей? Ты – яков! Похож!!! – я потрепала его по косматой чёрной голове.

Я смеялась невпопад, как всегда. Но он не обиделся, смеялся вместе со мной. Большое дело – не обижаться. Как у людей получается?

Его зовут Яков. Интересно. Никогда раньше никого не называла по имени!

***

Он вставлял в одном доме стекла, а я убирала осколки. Стёкла разбила не я, а ветер, я только не закрыла окно, когда искала еду в этом доме. После работы мы сидели на балконе, ели мой пирог и запивали компотом, который сварил Яков. Во дворе перед нами цвело белым какое-то дерево – молодое и очень высокое. Я спросила:

–Что это за дерево? Это ведь не яблоня? У нас с бабушкой были только яблони и вишни.

Яков ответил, что это груша. И рассказал, как видит дерево: про сильные, крепкие, но лёгкие ветки, которые тянутся к небу, про облако цветов – густое, снежное, свежее. Про смелость, молодость и чистоту, про честность, прочность и простоту... Жаль, что я не могу записать слово в слово. Бабушка заставляла меня учить человеческие стихи, но смысл их проходил мимо. То, что говорил Яков, было похоже на стихи, но я всё поняла! Я увидела дерево таким, как он рассказал. Как если бы мои глаза стали видеть больше. Как если бы я научилась видеть как человек.

В доме с грушей нашлись разбросанные по полу бабушкины бумажки. Я хотела их читать вечером, когда проводник уйдёт, но он захотел вместе. Зачем ему, если он может говорить с Богом просто так? Но он просил, и я согласилась. Мы читали по очереди. Было странно. Если его очередь, то его голос был вместо моего, а потом мой – вместо его. Слова показались новыми, в них не говорилось теперь только о том, чего мне хочется.

Уходя, он сказал, что когда впервые увидел меня, не мог даже вообразить, что станет когда-нибудь вместе со мной говорить с Богом.

Я спросила: когда он меня увидел? Он сказал, что стоял на мосту, а я крикнула, чтобы он не прыгал. Он и не собирался прыгать, просто он любит мост, такой древний и надёжный, мост – самое лучшее место на свете. Яков сказал, что любит там сидеть и даже спать. Поэтому он слышал, как я пою и видел, как за мной стали следить уроды. Это он положил на крыльцо дрова, которые я потеряла.

Я сказала: Спасибо! А он пожал мне обе руки.

Это был очень хороший день. Спасибо, Бог!

***

Кажется, мы наконец починили всё. Ходили по улицам, проверяли, есть ли ещё повреждённые дома, просто гуляли и разговаривали. Яков рассказывал, как тут жили люди. До сих пор у меня не было времени как следует всё разглядеть. Я жадно смотрела и слушала. Я видела всё таким, как он рассказывал, видела даже то, чего уже нет. 

Город людей красивый, странный, смешной, очень милый. Дома разные: большие и маленькие, высокие и низкие, круглые, квадратные, прямоугольные, деревянные и каменные, белые или разноцветные, некоторые покрыты резьбой, на других нарисованы картины... Одни дома утопают в деревьях, другие стоят открыто. Заборов, конечно, нет. Яков сказал, что раньше дорожки соединяли все дома – от крыльца к крыльцу, чтобы ходить в гости. Люди это любят. Теперь всё заросло, кроме главной улицы, идущей с запада на восток. 

Мы обедали в маленькой беседке у дома, который выбрала я. В саду, на перилах беседки, на веранде, на подоконниках, стенах, крыше – везде-везде –  сидели и лежали, прятались, разные звери, вырезанные из дерева. Я не всех узнала, но погладила всех, до которых дотянулась.

–Неужели людям не жалко было оставлять свои дома? – спросила я.

–Они им надоели. Теперь люди построили совсем другой город – город-сад, полный цветов и деревьев, город-дом, чтобы жить всем вместе, высоко в горах, чтобы быть ближе к небу, белый, сверкающий на солнце...

Я сказала, что вот бы поскорее это увидеть! Что раз мы всё починили, значит можем идти дальше! На восток, к людям!

И тут Яков сказал то, что должен был сказать мне сразу. Я думаю, что должен был. Во-первых, новый город далеко. Люди ходят быстро, а мне надо идти, наверное, недели две. Во-вторых, неизвестно, можно ли мне туда, не опасно ли это для меня. Небо там слишком близко. Выдержу ли я это? И ещё, он считает, что жить среди людей я всё равно не смогу: я гораздо медленнее, ничего не умею, люди непонятны для меня, а я – для людей, к тому же я мнительная, недоверчивая и обидчивая. Но особенно опасна для меня зависть. Возможно, я даже лопну от зависти, как урод на мосту лопнул от злости... 

Ужасно было слышать всё это от Якова, хотя он сказал только то, что я и сама о себе знала. Всё равно, ужасно! Конечно, я страшно обиделась. Я вскипела внутри, как чайник.

И тогда он сказал главное. Он сказал, что не сможет пойти со мной в новый город людей. У него есть дело, ему пора вернуться на сторону уродов. 

Это было так неожиданно, так горько, что я не знала, как себя вести. Я ушла. Хорошо, что он не пошёл за мной, не стал меня искать. Когда со мной такое случается, мне лучше быть одной. Я тогда не могу говорить. Тем более, не могу слушать, что мне говорят. Бабушка всегда старалась меня утешить. Но меня нельза утешить, когда всё не так. Всё не так!

Почему я думала, что Яков пойдёт со мной в новый город людей? Я принимала его помощь, как-будто так и надо. Я привыкла, что бабушка живёт ради меня. Яков мне не бабушка! 

Бабушка говорила, что люди делают хорошее просто так, прямо от души. Уроды стараются взять больше, дать меньше, ни за что не станут помогать просто так. Люди всегда делают другому больше хорошего, чем ожидают получить в ответ. Насколько больше? Яков сделал мне много хорошего, не рассчитывая ни на что. Что с меня возьмёшь? Это должно было когда-то закончится. И закончилось.

Люди имеют внутри ясность, понимают друг друга, себя и Бога. Поэтому они знают, как поступать. Как им просто! Я уродка, уродка, уродка! Я не хочу понимать, не хочу ясности, не хочу быть почти человеком, совсем человеком! Мне всё равно! Я хочу только, чтобы всё было, как я хочу! Чтобы всё получалось по-моему! Быть в своей воле! И чтобы все были в моей воле! И Яков! И Бог тоже!

***

Утром Яков пришёл как обычно, что было вчера, не вспоминал. Взял в карман несколько свежих пирожков, позвал идти с ним, сказал, что покажет что-то важное, сделает мне подарок. 

Мы пошли на запад по главной улице, вышли из города, оказались в садах. Там было очень красиво, потому что все деревья расцвели. Мы свернули на юг, долго шли между деревьями, и, наконец, подошли к сарайчику на высоких сваях. Это оказался склад. Там хранилось зерно в ларях, мука в мешках, разные крупы, горох и гороховая мука, сахар и соль, спички, мешочки с сушёными травами, ягодами, яблоками и грибами и много чего ещё. Когда я искала еду в городе, не догадалась поискать в садах. Это хорошо! Что бы я тут натворила? Теперь Яков сказал, что я могу брать здесь, что нужно, но всегда плотно закрывать дверь и убирать лестницу – от птиц и зверей. Что он мне доверяет. Я бы не доверяла! Я себе не очень доверяю после всего. Я обещала, что буду закрывать дверь. 

Ещё он сказал, что когда я стану собираться к людям, я должна напечь побольше хлеба, насушить сухарей и взять с собой. Что воду я по дороге найду, но нужно взять котелок, спички, нож... Что главная улица на востоке становится дорогой, что я не заблужусь. Что когда дойду, я должна быть осторожна, должна постараться почувствовать, можно мне туда или нельзя... Он дал мне ещё много советов, которые я пропустила, потому что начала очень волноваться.

Мы вышли на лестницу, закрыли дверь, сели на верхнюю ступеньку. Я спросила: правильно ли я поняла, что он меня отпускает к людям? Яков сказал, что он не может меня отпустить или не отпустить. Что это мне решать. Тогда я спросила, может быть, он знает волю Бога обо мне? Он сказал, что не знает. Только о себе. Тогда я спросила ещё, когда он уходит к уродам, прямо сейчас? Яков кивнул.

–Зачем?

–Чтобы делать для уродов то, что делала для них твоя бабушка, и, может быть, то, что делала твоя бабушка для тебя. Я надеюсь стать проводником ещё для кого-то из них. Не знаю пока, что из этого получится. Ты могла бы помочь мне. Я прожил среди уродов целый год. Это было трудно. Я не могу чувствовать все их чувства и знать все мысли, они слишком мутные. Это даже хорошо, иначе бы я рехнулся, наверное. Достаточно и того, что чувствую, чтобы всё время хотелось сбежать. Только познакомившись с тобой я понял... Я очень рад, что узнал тебя, правда! Теперь я всегда буду видеть в них тебя! И всё равно... Человеку трудно понимать, что творится в голове у уродов, тебе они ближе. Мне очень нужна твоя помощь! 

Я обиделась, что уроды мне ближе и что он будет видеть в уродах меня. Я спросила:

–Значит, ты спас меня, чтобы я тебе помогала? Не ради меня самой?

Он не стал отвечать. Пожелал добраться до людей, пожал обе руки, как всегда, спрыгнул с лестницы и ушёл в сторону леса. Я слышала, как он заиграл на уродской дудочке. Звук всё удалялся. И вот – я снова осталась совсем одна.

***

Бабушка рассказывала, что у людей бывает дело, которое от Бога. Она говорила, что если есть такое дело, то человек всё время думает о нём, радуется, когда получается, огорчается, когда не получается, даже иногда забывает есть и мало спит, а если приходится оторваться от дела, всё время только и ждёт, как бы опять им заняться. Даже если оно опасное или не очень приятное.

Наверное, Яков, пока занимался мной, всё время думал, как бы вернуться поскорей на ту сторону.

Мне не нужно ничего такого. Только бы была еда, дом, только бы я была в безопасности. И тогда я могу просто жить, потому что жива. Я напекла хлеба и насушила сухарей, но не тороплюсь отправляться в новый город людей. Просто ем, сплю, хожу по улицам, захожу в дома и стараюсь представить себе их хозяев. Жаль, я могу представить себе только то, что рассказывал Яков. Не могу догадаться ни о чём больше. 

Я беру в домах книги и читаю. Книги у людей и уродов разные. Люди пишут и читают, чтобы помнить себя, а уроды, наоборот, чтобы себя забыть. Уроды пишут про красивую жизнь, или про очень страшное или про то, от чего бывают дети. И ещё про людей – что они на самом деле такие же уроды, только притворяются. Или про бывших важных уродов, какие они были отвратительные. Уроды кажутся себе не хуже других, раз другие – хуже некуда.

Книги людей мне читать трудно, смысл проходит мимо, как и смысл стихов. Вот если бы Яков почитал, может быть, было бы понятнее. Я беру книги для детей. Там красивые картинки, написано коротко и про простое. 

Однако, я всё думаю: может быть, я веду себя неправильно? По-уродски? Может быть, я должна была пойти за Яковом – из благодарности? Или, наоборот, торопиться к людям? Бабушка говорила, что надо слушаться своего сердца. А что делать, если я не слышу своё сердце? Вот, опять передо мной выбор. Как мне выбирать? Если бы Бог прямо сказал мне: иди в город людей, или – помоги Якову с уродами, или – живи здесь в своё удовольствие! Я бы послушалась, это было бы просто. Наверное, послушалась бы. Или нет? 

Бабушка объясняла мне про свободу. Только зачем мне свобода, если я такая? Уродам не нужна свобода! Уродам нужно говорить прямо, а лучше совсем не оставлять выбора.

***

Приснился сон: я шла по дороге всё выше и выше в горы, впереди поднимался новый город людей – высокий, белый, сверкающий, такой, как рассказывал Яков. Красивый, даже дух захватило! Люди ждали меня, встретили, стали обнимать, брали за руки, целовали. Мне не было страшно, трудно или неловко. Наоборот! Мне было так легко! Как если бы из меня вынули все занозы, как если бы сняли тесную скорлупу или верёвки, стягивавшие меня так туго. Я смогла наконец распрямиться, расправить плечи, говорить с людьми, отвечать на вопросы. Потом люди сказали, что сегодня сорок дней с тех пор, как умерла моя бабушка. Что я не должна пропустить этот день. Что сегодня я должна с ней попрощаться, а она подарит мне своё имя, что это будет правильно, что они за меня рады.

Я проснулась в ужасном волнении, засуетилась. Счёт времени я давно потеряла, но сон был такой ясный, что я не сомневалась. Надела лучшее платье, схватила мешок с сухарями и выбежала на улицу. Скорее, к людям!

Тут только я заметила, что идёт сильный дождь. Глупая! Яков говорил, дорога займёт две недели! Я никак не смогу быть с людьми сегодня! Но где же мне попрощаться с бабушкой? 

Ударил гром. Я чуть не упала. Уроды боятся грозы. Мне тоже кажется, что молнией обязательно убьёт. Раньше я в грозу цеплялась за бабушку даже в доме, на улицу никогда не выходила. Теперь я стала смелей. Я подумала: уроды попрячутся, можно свободно дойти до нашего с бабушкой старого дома, вспомнить прежнюю жизнь. А потом вернуться, обсохнуть, собраться спокойно и отправиться к людям. Сухари я оставила в доме, чтобы не намочить, плотно закрыла дверь, вышла на главную улицу и пошла по ней на запад.

В садах сбило дождём последние лепестки, а лес зеленел уже вовсю. К середине дня дорога привела меня к мосту. Я даже не ожидала, что дойду так быстро! Дождь лил со всей весенней силой, хлестал то по лицу, то по спине, гром страшно грохотал, перекатывался и отдавался в пропасти. Я промокла до нитки и каждый раз при вспышке молнии сердце моё обрывалось, а на мосту чуть совсем не остановилось, потому что я вдруг вспомнила хлопок и брызги, ударившие мне в спину, когда взорвался огромный урод. Мне показалось, что на всём снова чёрные капли. Но я всё равно пошла вперёд, я чувствовала, что поступаю правильно. Никогда ещё такого не чувствовала! 

Под чёрными елями я почти бежала, разбрызгивая грязь башмаками. В городе пошла медленней, боялась встретить кого-нибудь. Но гроза загнала всех в дома. Улицы из заборов были пусты, по ним бежали реки. Даже огромные резные листья ядовитых лопухов, побитые дождём, болтались, как тряпки. Я дошла до бабушкиного дома и не узнала его. 

Дома не было. На его месте под дождём шевелился большой цветущий куст. Я не сразу догадалась, что это бабушкины цветы из таблеток так сильно выросли, оплели стены и крышу. Длинные плети свешивались с крыльца и скатов кровли, полоскались в струях дождевой воды, цветы вспыхивали в свете молний: белые ромашки, синие васильки, мелкие фиолетовые колокольчики и крупные розы – жёлтые и красные. Как и обещала бабушка! Я ходила вокруг дома, трогала цветы, нюхала их, стряхивала с них воду. Подбирала из лужи опавшие лепестки. Это было прекраснее всего, даже всего того, что есть в городе людей! Даже прекраснее моего сна про новый город! Это было счастье! Чудо! Моё собственное чудо. То, чего не может быть.

Поднявшись на крыльцо, я заметила, что дверь приоткрыта, в дверном окошке мелькнул слабый свет. Плохо! Кто-то из местных живёт в моём чудесном цветущем доме! Может быть, спит в моей постели или копается в бабушкиных вещах? Я разозлилась, рванула на себя дверь. За ней стоял урод. Я ударила его кулаком в лицо. Одновременно грохнул гром. И мне показалось, что в меня попала молния.

***

Было очень больно. Я перестала видеть и слышать. 

Потом я снова смогла видеть, но как-то сбоку. Я увидела себя на дорожке возле крыльца, меня корчило и выворачивало, я билась об нижню ступеньку головой и рыла землю башмаками. Гроза гремела и сверкала. Тот, кого я ударила, наваливался на меня, держал руками и коленом. Это был Яков! Теперь я его узнала.

Потом я оказалась в бабушкиной кровати, в старом бабушкином халате, с полотенцем на голове. Моё красивое платье сушилось над печкой. Яков сидел рядом, держал меня за обе руки и смотрел на меня. Нос его распух, на губе запеклась кровь. Он сказал:

–Привет! Ничего не говори, просто пошевели пальцами.

Я пошевелила.

–Хорошо. Больше никогда не бей меня! Договорились? 

Я снова пошевелила пальцами, потом посмотрела в окно. За окном было совсем темно. Дождь ещё шёл, но гроза уже кончилась. Яков приподнял меня, подсунул ещё подушек, напоил сладким чаем. Потом он спросил:

–Хочешь знать, какое я придумал тебе имя, там, в городе людей? 

Я вспомнила свой сон и подумала, что имя мне должна подарить бабушка, но спорить пока не могла. Яков продолжал:

–Про себя я всегда звал тебя Груша, Грушенька. Помнишь то дерево?

Я удивилась, хотела спросить: какое же это имя, если это дерево? Яков понял меня и ответил:

–Полное имя – Аграфена. Ты не знала, что так звали твою бабушку? Нравится?

Ещё бы! Бабушкино имя! Люди обещали мне бабушкино имя, а Яков, оказывается, звал меня так уже давно. Имя Аграфена слишком большое для меня. Грушенька – другое дело! Почти как прозвище. Только не уродское, а хорошее, человеческое, если, конечно, люди дают прозвища. Я вдруг почувствовала себя сильной, смелой, крепкой, нарядной, светлой, похожей на дерево грушу из города людей. Хотя на самом деле, я не была сейчас ни сильной, ни красивой, ни нарядной. 

Я развеселилась и поняла, что голодная.

–Сегодня сорок дней с тех пор, как умерла твоя бабушка, – сказал Яков, – Я приготовил рис с изюмом и блины. Ты уже можешь есть?

Я могла. Ещё как! Ведь я ничего не ела со вчерашнего вечера. Поев, я почувствовала себя гораздо лучше. Дождь всё шелестел по листьями на крыше, за окном качались тёмные ветки. Я высушила волосы у огня. Яков зажёг свечи и достал бабушкину коробочку с кусочками смолы, стал делать ароматный дым. Было странно, что он хозяйничает в нашем доме. Но он всё делал так, как если бы так было всегда. Мне даже показалось, что наш с бабушкой дом всегда был покрыт цветами.

–Помнишь, как мы говорили с Богом по твим бумажкам? – спросил Яков, – Теперь сделаем иначе. Я буду говорить с Богом, а ты слушай внимательно, если захочешь сказать сама, скажешь.

Раньше с бабушкой у меня так не получалось, я всегда думала о посторонних вещах, когда бабушка говорила с Богом. Ведь с Богом говорила бабушка. Теперь каждое слово Якова внутри меня становилось моим. Я бы не смогла сама сказать то, что говорил он, но если бы смогла, сказала бы именно это. Я плакала, он взял меня за руку. Бабушка! Единственное, чего он не мог, это назвать тебя так! Когда он спросил, не хочу ли я что-то сказать сама, я сказала только:

–Бабушка!

Потом долго плакала в подушку и не заметила, как заснула.

День сорок первый

Меня разбудил стук в дверь. Было ещё темно, но побеги за окном стали заметнее на фоне неба. Дождь кончился. Яков с кем-то тихо говорил на крыльце, с какой-то уродкой. Я разобрала, что она зовёт его к умирающему, вскочила, надела высохшее платье и успела подбежать к двери раньше, чем Яков её за собой закрыл. Уродка – совсем девочка, не старше меня – увидела меня и вдруг повалилась у крыльца на колени. Яков поднял её, кивнул мне, и мы пошли.

Всю дорогу уродка смотрела на меня. Это меня смущало, мешало слушать Якова. А Яков рассказывал о том, что произошло за последние сорок дней в городе уродов. Смерть бабушки, попытка важного урода забрать меня к себе и мой переход на сторону людей, смерть огромного урода на мосту, даже цветы на нашем доме, оказывается, произвели на местных огромное впечатление. Об этом говорили на каждой кухне. 

Я всегда жила внутри своей жизни. Для меня было странно слышать, что с кем-то что-то случилось из-за меня. Оказывается, после моего ухода начались волнения. Одни пытались перейти мост и погибли, другие стали убивать слуг важных уродов, многие пришли в отчаяние от того, что некого позвать к умирающим. Важные уроды поссорились между собой, некоторые были убиты. Затем волнения были подавлены. 

На этом очень поднялся тот важный урод, который присылал за мной – Большой Ком, производитель таблеток. Он собрал уродов на площади, раздал бесплатное поило и объявил, что людей не бывает. Что уроды и есть люди, что отныне запрещается унижать достоинство граждан города: никто не должен называть себя или других уродами, местными или как-то ещё, только людьми, запрещается упоминать, что есть какие-то другие люди, кроме граждан города, что люди могут иметь какие-то другие свойства, чем граждане города и тому подобное. 

Большой Ком запретил звать кого-либо к умирающим, кроме его слуг. Он сказал, что старые суеверия пора отбросить. Смерть есть полное окончание жизни, ничто. В ней нечего бояться. Страшна не смерть, а то, что приходит перед ней – умирание, боль, унижение. Гражданам города, то есть людям, нужна реальная помощь в этом вопросе.

–Его слуги приходят и дают умирающим таблетку для мгновенной смерти, – закончил Яков, – Многим это нравится.

Но нас позвали к умирающему и мы шли, хотя это было запрещено. Яков сказал, что с тех пор, как он вернулся в город, это было уже не в первый раз. 

–Ты думала, твоя бабушка жила в городе уродов ради тебя. Конечно, ради тебя тоже. Но на самом деле, твоя бабушка жила тут ради всех уродов, особенно ради умирающих. Уроды боятся не смерти и не умирания. Они боятся Бога. В смерти нет ничего, кроме Бога. Там негде спрятаться. Кто-то должен быть рядом, когда Небо открывается, кто-то должен держать за руку. 

Это никогда не приходило мне в голову. Что останется от меня, если не будет всего, что сейчас есть, всего, что делает меня похожей на человека – моего красивого платья, моих рук, ног, лица? Моего умения держать себя правильно, печь пирожки, даже моей способности плакать? Это может быть нестерпимо, если я и сейчас терплю себя с трудом. Вот когда на самом деле придёт время жалеть, что я не человек!

Как мы дошли до дома уродки, я помню смутно. Помню умирающего старика, рядом с ним Якова – человека, который видит Небо открытым. Я так жестоко завидовала ему, что он попросил меня не мешать, выйти на улицу. Там стояли уроды в костюмах. Наверное, кто-то из соседей сообщил о нарушении запрета. Так что я вернулась в дом, села в угол и стала говорить с Богом, но не о старике, конечно, а о себе. Я бы тоже хотела быть такой, чтобы видеть Небо открытым! Хотя бы понимать, может ли быть Небо открытым для меня? Хотя бы – я в воле Бога или в своей? Что мне делать, чтобы быть в Его воле? Знать, а не гадать по событиям жизни, как по отражениям! Девочка-уродка, которая нас позвала, сидела в углу напротив и снова на меня смотрела не отрываясь. Но теперь мне было всё равно.

Старик-урод умер на рассвете. Я думала, уроды в костюмах нападут на нас, когда мы выйдем, но их за дверью не оказалось. Зато были обычные уроды. Много. До самого дома бабушки вдоль заборов стояли уроды. Они ничего не делали и не говорили. Просто смотрели, как та уродка. Я больше их не боялась, хотя и не понимала – что они хотят увидеть?

Мы с Яковом почти дошли, когда я почувствовала запах дыма. Я сразу догадалась и хотела побежать вперёд, но Яков меня удержал. Мы обогнули последний угол забора, толпа уродов расступилась. Наш с бабушкой дом горел! Стены и крыльцо взялись хорошо, но крыша, покрытая мокрыми цветами и листьями, не поддавалась. Уроды в костюмах забрасывали на крышу открытые канистры, из которых лилось горючее. Я рванулась вперёд, не знаю, что бы я сделала, но Яков крепко держал меня за локти. Он сказал:

–Тебе лучше пока уйти. Иди к людям. Тебе нужно. Я провожу тебя до моста.

В лесу и на краю пропасти тоже были уроды. Они тоже молча смотрели на нас. Над чёрными макушками елей поднимался столб дыма.

На мосту Яков взял меня за обе руки, как раньше, и сказал:

–Грушенька! Послушай! Тебе будет очень трудно у людей, но я в тебя очень верю! Ты такая – всё получишь, всё о чём просишь. Я буду думать о тебе и говорить о тебе с Богом. А ты обо мне, договорились? Здесь теперь всё очень быстро будет меняться. Может быть, ты будешь мне нужна ещё больше, чем я думал. Это не значит, что ты обязана вернуться, но я бы хотел... я буду тебя ждать! 

Это были очень ласковые слова. Я не собиралась возвращаться, но решила, что должна их навсегда запомнить. Яков коротко обнял меня, повернулся и зашагал обратно в город уродов. 

Уроды расступились, потом сомкнулись и я его больше не видела. Я тоже повернулась и пошла в сторону города людей. Долго ли ещё стояли у пропасти уроды – не знаю. Но я долго потом видела, стоило закрыть глаза, как они стоят на той стороне и смотрят. И ещё – как горит наш с бабушкой дом, как умирают цветы. Так жаль! Я их не успела толком рассмотреть при дневном свете!

 

 

    Часть 3. Люди

Раньше я говорила, что я уродка, уродка, уродка, но считала на самом деле, что я особенная, почти человек. Это пока я жила среди уродов или одна. Когда вокруг люди, так не получается. Я не нашла моста, по которому я могла бы перейти эту пропасть. Не нашла способа измениться. Яков говорил, что для Бога нет ничего невозможного. Тогда почему? Неужели сделать из меня человека труднее, чем вырастить из таблеток розы и колокольчики? 

Год назад я пришла к людям и была так рада! Новый город прекрасен! Люди прекрасны! Нет слов! Они были так добры ко мне! Так мне рады! Так ласково звали меня по имени... Но Яков был прав, у людей мне сразу стало очень трудно.

Я вырвала из дневника страницы, где писала в первые дни и больше писать не стала. Люди ухаживали за мной, как за больной, подбадривали, говорили хорошее. Они всегда говорят только хорошее, хотя и не говорят лжи. Никогда не скажут, что я говорю не то, просто пропустят слова мимо. Не скажут, что я мешаю, скажут, что верят, что со временем я смогу найти своё место. Не скажут, что работа сделана плохо, но переделают, когда я не вижу. Не скажут: не приходи больше, наоборот, позовут снова и снова... Они знают, как я обижаюсь, и делают всё, чтобы мне не было обидно. От этого только хуже! Лучше бы сказали мне прямо, отругали. 

Люди всегда сами знают, что нужно делать, когда и как. Уроды ничего не станут делать, пока голод не заставит или более сильный урод. Я бы сделала всё, только не могу догадаться. А люди ничего мне не объясняют и ничему не учат. Я не сразу поняла –  почему? Потому что человеческие дети учатся всему сами. Только сами! Никто не подталкивает их, не заставляет, не объяснят. Человеческие дети – как цветы, которые распускаются именно такими, какими их задумал Бог. Наверное, люди рассчитывают, что со мной получится так же, только мне нужно дать больше времени. Не получится! Не со мной!

Уроды живут каждый внутри своей жизни, а люди все за одно, как когда они играют музыку – каждый играет на своём инструменте, но не сам по себе, а для общей красоты. Строят дома, пекут хлеб, накрывают на стол, добывают руду или ткут ковры – каждый выполняет свой кусочек, вместе получается быстро, складно и красиво. Мне бы понравилось чувствовать себя частью целого. Но я медленная, неумелая, недогадливая и нескладная, трудно учусь, обижаюсь, завидую и ревную, быстро устаю и слишком много сплю. 

Главное к чему я не могу привыкнуть, это что люди всё время говорят с Богом. Я так не могу! Я могу сказать: спасибо, Бог! Или: Бог, помоги! Я не могу говорить это часами. А люди говорят. Мне некуда деть себя, когда они это делают. И нельзя делать вид, потому что они чувствуют и оборачиваются. Стыдно!

Люди чувствуют мои чувства и понимают мысли хуже, чем могла бабушка, даже хуже, чем научился Яков, но достаточно, чтобы мне было стыдно. Я чувствую себя прозрачной! Мутной, не ясной, но прозрачной – это хуже всего! Здесь нет шкафа, за который можно было бы спрятаться и передохнуть. Я так устала!

Люди принимают меня такой, какая я есть, легко терпят меня, жалеют. Если бы я могла себя терпеть! Терпеть свою зависть к людям, жалеть, а не презирать своё уродство! Люди видят во мне человека, только не целого, не полного. Так видела меня бабушка. Люди судят по себе. Я же вижу в уродах уродов и только. Если бы я могла видеть, как люди! Тогда я могла бы жалеть и других уродов, не презирать их. Тогда я могла бы быть полезной Якову в его деле.

От него не было никаких вестей. Люди могли сказать мне только, что он жив и не находится в беде. Люди чувствуют такие вещи. Яков велел мне не сдаваться, верил, что я получу то, о чём прошу. Люди тоже так говорили: не сдавайся, старайся, верь в себя! И всё получится! Они всегда так говорят, бабушка тоже так говорила. У людей действительно получается, вот в чём штука! Я же никогда не знаю, стоит постараться или всё напрасно? Я не сдавалась почти целый год.

Когда солнце стало светить ярче, в горах начал таять снег, загрохотали лавины, потекли бурные ручьи и запахло весной, я стала часто вспоминать слова Якова, что он будет ждать меня. И ещё – как мы сидели в доме с грушей, и он говорил про цветущее дерево, теперь я думала, что он говорил про меня. И ещё – как мы оба кричали от радости, когда перебежали через мост той ночью, когда он стал моим проводником. Я затосковала, сделала себе уродскую дудочку, как у Якова, выучилась на ней играть. Даже горные быки яки, которых разводят люди, напоминали мне про него. Мне трудно судить о своих чувствах, но наверное, я очень привязалась к своему проводнику. 

Уроды иногда говорят про любовь. Это когда они хотят делать друг с другом то, от чего бывают дети. Иногда они даже живут вместе довольно долго. Но про любовь говорят только в начале, а потом ненавидят друг друга и мучают. Друг друга и детей, которые от этого получились. Обычно уроды одиноки. Им так легче переносить своё уродство.

Люди любовью называют то, чего мне нельзя понять. Бабушка говорила, что любовь никогда не ищет своего, всё прощает, всё покрывает и никогда не перестаёт. Это только красивые слова для меня! 

Я не умею любить, но могу привязываться и тосковать. Так было, когда умерла бабушка. Но тогда ничего нельзя было сделать, а теперь мне просто нужно вернуться.

Я ещё ничего не решила, но вчера люди вдруг пришли прощаться. Я сперва обиделась, мне показалось, что они меня прогоняют. Но оказалось, они сами уходят – дальше на восток. Будут строить там новый город с прозрачными стенами, чтобы внутри солнце светило, как снаружи. Что недавно они научились делать какое-то особенное прочное стекло и им не терпится попробовать. Люди сказали, что понимают: мне не понравится жить в прозрачном городе. Поэтому они и пришли прощаться. Они сказали, что я могу остаться тут, но они думают, что я захочу вернуться, если узнаю, что меня очень ждёт один человек. Это они про Якова! Он меня ждёт! 

Многие плакали, говорили, что будут скучать. Они принесли мне целый мешок печенья – в дорогу. Подарили термос для чая, какой-то особенный сбор из горных трав, новую куртку и башмаки, красивое платье, дорожную сумку... Каждый хотел что-нибудь подарить, но я бы не унесла столько. Какие они хорошие! Я так рада, что смогла пожить с ними рядом! Спасибо Тебе, Бог! Будь добр к ним ко всем! Пусть они помнят обо мне хорошее!

Пока собирала вещи, нашла этот дневник. Счастье, что я не совсем порвала его. В нём есть и бабушка и Яков. Читала и удивлялась, как много я забыла. Даже что помню, помню как-то не так. Бабушка была права про дневник. Люди всегда имеют своё прошлое при себе. В этом большая сила. Я сразу теряю каждый прошедший день, надо записывать хотя бы что-то, чтобы удержать.

Я выйду завтра на рассвете. Интересно, сколько займёт у меня дорога? Цветут ли уже черёмухи у пропасти? Как я буду чувствовать себя на стороне уродов, как они меня встретят, как мне с ними себя вести? Как искать Якова? Я волнуюсь, но это весёлое волнение – волнение перемен. Бог, помоги мне! Я так и не знаю Твоей воли обо мне. Но я думаю, если Ты захочешь, мне всё будет ясно.

***

Дорога была весёлой. Идти вниз легко, я бежала вприпрыжку. Солнце всё утро светило в спину. Ярко сияли снежные вершины, пели птицы. Днём лес стал гуще, выше, темнее. Дорога пошла более полого. Знакомые лесные запахи напомнили, как я заблудилась в первый день на этой стороне, как голодала, никак не могла найти город. Теперь я хожу почти также быстро, как люди, к ночи была в старом городе. Приятно было снова пройти по главной улице. Я чувствовала, что вернулась домой. В моём доме на веранде горел свет, шторы были опущены, но кто-то там был. Я так обрадовалась! Думала, это Яков! Думала, как хорошо, что мне не нужно идти на сторону уродов и искать его!

Я распахнула дверь... Вокруг стола на веранде сидели незнакомые мне уродские дети. Разного возраста – от подростков до совсем маленьких. Они повернулись и уставились на меня, как когда-то уроды на той стороне. Мы долго молчали, я успела перечувствовать очень многое: удивление, разочарование, обиду, злость... Хорошо, что уроды не понимают друг друга без слов! Для них это выглядело, как-будто я жду, чтобы они мне про себя объяснили.

Старшая уродка, примерно моя ровесница –  кажется я видела её раньше – встала и постаралась мне объяснить. Сбиваясь и оглядываясь на других, она рассказала, что два дня назад их перевёл через пропасть проводник. Он велел им идти по дороге на восток никуда не сворачивая и искать дом с большой верандой. А сам вернулся на ту сторону, за остальными. Сразу после этого взорвали мост. Они не знают, как теперь быть, очень проголодались и устали.

–Как? Кто взорвал мост?! – закричала я.

Оказывается, Большой Ком приказал разрушить мост давно, ещё осенью. Взрывали много раз, но всё неудачно. И вот, наконец, получилось! 

Я выскочила из дома и побежала к пропасти. Сперва мне показалось, что девчонка-уродка меня обманула. В свете луны белели черёмухи, дорога, берег и мост были усыпаны мелкими лепестками. Всё было на месте и так мирно! Я даже сделала несколько шагов по мосту. И наконец увидела: только половина моста висела над пропастью. Противоположный берег был сильно разрушен взрывом. Уроды постарались! Я осторожно топнула ногой, остатки моста держались прочно, я дошла до конца и села, свесив ноги. Дальше идти было некуда. Светила очень белая луна, чернела пропасть. Свежий весенний ветер нёс мимо меня запах черёмухи, раздувал подол моего платья. Почему-то ни один соловей не пел, было слышно, как на той стороне далеко-далеко в городе уродов перекликаются, подвывают собаки. 

Ветер становился всё сильней, я замёрзла, достала из сумки куртку. Заодно взяла печенье и термос с чаем. Болтая над пропастью ногами, я ела печенье и пила чай. Потом взяла уродскую дудочку. Её сиплый голос звучал так одиноко и жалобно! Мне пришлось остановиться, чтобы вытереть слёзы. 

Я думала про Якова. Я так хотела его увидеть! Как он мог бросить меня одну на этой стороне? Всё же у него получилось стать проводником ещё для нескольких уродов. Теперь кто-то должен позаботиться о них. Неужели я? Я не умею обращаться с детьми! Особенно с уродами-подростками! Они бывают хуже взрослых уродов. Такие противные! Что я буду с ними делать? Я могу угостить их печеньем из города людей, могу напечь пирогов, потом могу почитать им детские книжки и поиграть на дудочке. Больше я ничего не умею! Нет, ничего из этого не выйдет! Даже бабушке, даже со мной одной – и то бывало тяжело. Я не справлюсь! Однажды я их просто убью. Или они меня.

Но нельзя же уйти и бросить детей одних! Они уже два дня на этой стороне, они проголодались...

Я вскочила. Надо идти к ним! Уродам нельзя позволить голодать, нельзя позволить им испугаться, отчаяться, одичать, как я когда-то! Вдруг прямо сейчас кто-то из них уже вышел из дома и потерялся? Я их не пересчитала! Сколько их было? Восемь? Десять? Двенадцать? Я побежала обратно – кормить детей печеньем, которое принесла из города людей. Для начала.

Первый день

На веранде пахло уродами, было очень холодно и темно, свечка догорела. Ветер снаружи разошёлся вовсю, он грохотал по крыше, дребезжал окнами. Уродские дети так и сидели за столом, младшие спали, положив головы на руки или привалившись друг к другу. Я растопила в доме печку, напоила всех горячим травяным чаем, накормила печеньем и всем, что смогла найти съедобного. С помощью старших натаскала из соседних домов матрасов и одеял, устроила всех спать на полу возле печки. Хорошо, что они меня слушались. Я уже так устала, что если бы не слушались – просто села бы и заплакала.

Когда все улеглись, и я собралась идти наверх в свою комнату, старшая девочка-уродка подняла голову и спросила, не узнала ли я, что с проводником? Она сказала, что на той стороне теперь совсем плохо. Она не могла толком объяснить, но было ясно, что она волнуется. Я не знала, что уроды могут так за кого-то волноваться.

Я ответила, что Яков – человек, никто ему ничего не сделает. Но пока поднималась по лестнице, вдруг вспомнила, что ни один из уродов, бивших Якова, не умер. Ни я, ни те, с которыми он дрался у пропасти. По своей воле урод не станет нападать на человека, но что если Большой Ком теперь может приказать даже такое? Вдруг уже приказал? Вдруг Якова уже убили? Люди узнали бы об этом сразу, но от людей я ушла рано утром. Успеют ли люди прийти на помощь, если почувствуют, что Яков в беде? Или я одна, кто может помочь? Разве я могу? А если и Бог и люди считают, что могу, рассчитывают на это?

Я влезла под одеяло одетая, закуталась с головой, крепко зажмурилась и стала просить у Бога, чтобы Он мне сказал, что с Яковом и что мне делать? Только прямо! Ради Якова! Неужели так трудно сказать прямо?!

 Внутри меня было темно и глухо, ничего нельзя было понять. За окном бушевала настоящая буря, шум отвлекал меня. Я бы всё равно не успела ничего понять, потому что от усталости сразу заснула.

Во сне я увидела Якова на дне пропасти. Было темно, грохотал между камней поток, белели кости уродов, упавших когда-то с моста. Яков сидел, сжавшись и спрятав лицо. Ему было холодно, но не было страшно. Он слышал, как я играла на дудочке, знал, что это играла я. Он ждал, когда я пойму, что могу вытащить его на верёвке.

Я вскочила с кровати. За окном чуть-чуть светлело небо. Я знала, где лежит большой моток прочной верёвки. Ноги мои не успели отдохнуть, но я заставила их бежать.

Я знаю, что должна делать! Я очень хочу это сделать! И я могу, потому что уверена – Бог хочет, чтобы я это сделала! Это, наверное, и есть ясность! Вот как, наверное, чувствует себя настоящий человек! 

***

Было раннее-раннее утро, солнце не взошло ещё из-за гор. Буря стихла, как не было. Над краем пропасти висел такой густой туман, что не видно было другого берега. Я дошла до самого края и заглянула вниз. Там тоже был туман. Хотя и без тумана я никогда не могла разглядеть, что делается внизу. Удивительно, что во сне я видела там Якова! И была так уверена, что его можно вытащить с помощью верёвки! Это какой же длины должна быть верёвка?

В пропасти шумело. Мне показалось, что шум какой-то новый, но ещё не было такого, чтобы в пропасти шумело одинаково. Всё-таки попасть – очень странное место. И кричать туда бесполезно. Нужно было подождать пока туман рассеется. Я вышла на мост, точнее, на то, что осталось от него, повесила верёвку на перила, легла на самом краю на древние шершавые доски настила, положила голову на руки так, чтобы можно было смотреть вниз. И стала ждать. И, наверное, заснула. 

Когда я открыла глаза, я тут же снова зажмурилась. Вокруг всё сверкало, просто глаза жгло! Я тёрла их кулаками, открывала и закрывала, пока не привыкла. Но понять, что вижу, не могла всё равно. Голова шла кругом! Наконец, я сообразила, что лежу и смотрю вниз. Я села, но от этого мне не стало легче. Вокруг, на сколько хватало глаз, был огромный сверкающий на солнце простор. Ничего другого не было. Совсем ничего. 

Это и есть океан?! Неужели этой ночью он наконец проглотил город уродов? Вместе с чёрными елями и ядовитыми лопухами, горами мусора, свинарниками, километрами заборов, дымом заводов, пустошью, Большим Комом и его слугами в костюмах, собаками и крысами, всей грязью и всем уродством... Вместе со всеми уродами, которые, может быть, спали и пропустили свой долгожданный конец света? Неужели и вместе с Яковом?

Я обернулась – черёмухи и обрыв были на прежнем месте. А под обрывом, далеко внизу покачивалась в тени скалы длинная гряда мусора – доски, деревья, куски стен и заборов, крыши... Я разглядела копошащиеся фигуры. Уроды! Они заметили меня ещё раньше, смотрели вверх и указывали на меня друг другу. Я хотела убежать, но ясно расслышала:

–Грушенька! Груша! Эй!

Там был Яков! Яков спасся! И я действительно могла вытащить его с помощью верёвки! Мой сон! Обходным путём, но в мою голову всё-таки пробиваются правильные мысли! Спасибо, Бог! Как же хорошо!

Второй день

Когда вчера Яков выбрался на мост, я ещё не понимала, что будет дальше. Мои планы на этом кончались. А дальше был огромный день, наверное, самый длинный в моей жизни. Яков, как раньше, сказал мне: Привет! И сразу отправил в город за продуктами, одеялами и сухой одеждой. За котелками, вёдрами, спичками, ножом, топором, лекарствами... Но сперва – за водой. И напомнил накормить детей, которые в городе. А сам стал вытаскивать уродов на мост одного за другим. Это оказалось непросто, большинство спасшихся были дети, а из взрослых многие были ранены или ничего не соображали от страха. 

Целый день Яков помогал уродам выбраться, устраивал на берегу, успокаивал, лечил, мастерил носилки для тех, кто не сможет сам идти... Кое-кто из уродов пытался ему помогать, но толку от них было мало. Целый день я бегала туда-сюда на посылках и готовила еду – то там, то здесь... Теперь расстояние от пропасти до города для меня короткое, смешно вспоминать, как когда-то я потратила на него несколько дней. Всё равно, к вечеру я выбилась из сил. Но была очень рада, мне было весело от суеты, я чувствовала себя сильной и умелой. Особенно по сравнению с уродами.

С Яковом вчера я виделась только мельком, на бегу. И это хорошо, потому что мне с ним неудобно. Он очень изменился – вырос, повзрослел, стал ещё больше похож на урода, на лохматого яка. Неужели прошёл только год? А я изменилась?

Это было вчера. Сегодня я не нужна Якову там, я должна подготовить всё здесь, в городе. Хотя, что готовить? Только много-много еды. Дома готовы, год назад мы уже приводили их в порядок. Как же я не хочу пускать в них уродов! Я привыкла, что это мой город! Мой и Якова.

Я устроила уродских детей в три дома – отдельно парней, отдельно девочек, отдельно малышей. Старшая девочка-уродка много помогала мне, вызвалась поселиться с малышами, чтобы заботиться. Другие все слушаются её. Не знаю, что бы я без неё делала! Она родилась в марте, прозвище у неё Марта. Хорошее прозвище, похоже на человеческое имя. Оказалось, мы знакомы – это к её дедушке мы с Яковом ходили тем утром, когда уроды сожгли мой дом. 

Уроды сожгли мой дом, а завтра поселятся в городе людей! В доме с грушей и в доме с деревянными животными! Может быть, мне лучше уйти к людям, чтобы не видеть этого? Нет, я не уйду! Мы с Яковом делаем вместе одно дело! Как если бы я была человеком, как если бы мы с Яковым были одним человеком с четырьмя руками и ногами! Само дело мне не нравится, зато оно простое, я всё сама понимаю и справляюсь. Мне весело! Мне нравится делать что-то вместе. Особенно – вместе с Яковом.

Третий день

Сегодня всё получилось не так хорошо, как вчера и позавчера. В середине дня Яков с уродами добрались до города. Мы их встречали – я и уродские дети. Дети бросились к Якову, повисли на нём, он их обнимал и целовал, а девочку-уродку – Марту – взял за обе руки, как брал раньше меня, даже обнял, стал расспрашивать, как и что. А мне только улыбнулся. Мне стало так обидно!

Я помогла всех накормить, а потом устроить в домах. Но вчерашней радости не было. Всё же очень больно видеть уродов в домах людей. Марта всюду успевала раньше меня, она разобралась уже во всём. Я ушла к пропасти за топором, который там вчера забыли.

Обратно я не торопилась. Я вышла на мост, села на тёплые доски, свесив ноги.  Мне нравился океан, как он блестит, как шумит и как пахнет. Белые птицы, название которых я пока не знаю, летали над водой, кричали, садились на край обрыва, на перила моста. Солнце пригревало, клонилось понемногу к западу. Я подставляла ему лицо. Мне  очень хотелось, чтобы пришёл Яков, позвал меня обратно. Пока я не человек, я не могу знать, что он думает обо мне. Это тяжело.

Когда над океаном разгорелся закат, это было так... я не умею такое написать. Я засмотрелась и не заметила, как Яков действительно пришёл и сел рядом. Даже вздрогнула, когда он заговорил. 

Он сказал, что не может спокойно смотреть на запад. Был город – столько жизней, столько лиц, а теперь ровное место. Рассказал, что за этот год перезнакомился там почти со всеми, понял, что почти каждого можно со временем перевести на эту сторону. Но важные уроды, особенно Большой Ком, как нарочно всё делали, все силы бросили, чтобы разрушить мост. Яков считал, что это невозможно, на это не было воли Бога. Но уроды пересилили Бога, у них получилось! И город сразу начал тонуть, оказалось, только мост его и держал. Сперва земля накренилась чуть-чуть, почти незаметно, потом ещё чуть-чуть... первыми испугались собаки, стали выть, земля всё накренялась... а потом поднялся ветер, настоящий шторм и – раз! – за пару часов город исчез... 

–Было очень страшно! Волны кидают из стороны в сторону всякий хлам и обломки, ветер ревёт, уроды кричат, свиньи верещат... Обрыв у пропасти гладкий, не зацепиться... Сколько уродов утонуло! А ведь могли бы ещё жить и жить в своём городе! Как теперь будут те, кто не утонул? Дети – ладно, с ними проще, но взрослые... Здесь нельзя быть уродами! Смогут ли они выжить? Без своего поила? Без таблеток? Даже если смогут, им будет ужасно трудно...

Я не слушала Якова, не давала себе представить то, о чём он рассказывал, вдуматься. Я не хотела испугаться за уродов и начать их жалеть. Яков замолчал, это было плохое молчание. Мне захотелось уйти. Но я усидела.

–Ладно, – сказал наконец Яков, – Тебе про уродов не интересно, тебе интересно про нас с тобой. Но это не наша история! Это история города уродов! Ладно, я скажу... Понимаешь, люди об этом не говорят... Об этом не нужно говорить, потому что все всё видят – и тот, кто любит, и тот, кого, и все вокруг. Я радовался, что ты не можешь видеть как люди. Потому что для меня любить тебя очень плохо: во-первых, не вовремя, во-вторых... ты меня любить не можешь.

Я с трудом понимала, о чём он говорит. 

–Я же вернулась...

Он кивнул.

–Да! Спасибо, что вернулась! Я очень просил Бога, чтобы надоумил тебя, чтобы ты успела... И ты успела! Без тебя мы все пропали бы – и дети на этой стороне, и я, и все, кто не утонул. Ты спасла нас всех!

–Ну вот!

–Что – вот? Ты вернулась по множеству причин, и ни одна из них не про любовь! Тебе было тяжело с людьми, ты привязалась к этим местам, ко мне, потому что я заботился о тебе, ты завидовала мне, потому что я человек... И ещё. Ты чувствовала, хотя и не понимала, что я зову тебя, что Бог зовёт тебя сюда... В конце концов, ты просто не могла остаться, люди сами собрались уходить. 

–Да нет же! Я ужасно скучала по тебе! Яков! Правда!

–Я знаю. Я объясню тебе, только ты не обижайся! У тебя такой возраст – начинает хотеться делать то, от чего бывают дети. Понимаешь? Тем более, весна...

Объяснил! Конечно, я тут же вскочила и убежала. Прогрохотала по доскам моста, побежала по дороге в лес, в сторону города, на восток. Я хотела совсем уйти, навсегда! Навсегда! Лучше жить в стеклянном городе с чужими людьми, которые не очень понимают меня, относятся как к больной, зато говорят только хорошее, чем рядом с Яковом, который относится ко мне серьёзно и прямо говорит такие вещи!

***

Я хотела пройти через старый город людей не останавливаясь, завтра была бы в белом городе, если там уже никого нет – так даже лучше. Мне лучше быть одной. Но меня перехватила Марта, она позвала меня к умирающему. Я рвалась идти дальше, сказала, что скоро вернётся Яков. Но Марта ответила, что умирающий просил именно меня. Она проводила меня до дома с грушей. Было неприятно думать, что там собрался умирать какой-то урод. 

Урод был не старый, не особенно уродливый, он смирно лежал на диване, укрытый шерстяным пледом и, кажется, спал. Больше никого в доме не было. Я хотела вернуть Марту, попросить её принести лампу, потому что уже стемнело. Но урод сказал слабым шёпотом, не открывая глаз:

–Не надо...

Я подошла и села на табуретку у дивана. Я ещё никогда не была с умирающим уродом одна. Бабушка умирающих всегда держала за руку. Я неловко взяла руку урода, она была ледяной. Лицо его показалось мне знакомым, но я не могла вспомнить, кто он. Я вообще с трудом узнаю уродов.

–Меня зовут Большой Ком, – тихо сказал урод.

Конечно! Я видела это лицо на портретах в городе! Я дёрнулась, но он крепко сжал мою ладонь. Глаза он наконец открыл, и они показались мне очень страшными, совсем чёрными в сумерках. Он сказал:

–А ты – Аграфенина внучка, Грушенька, уродка, ставшая человеком.

–Нет-нет! Я не стала человеком!

–Конечно, не стала. Но уроды считают, что стала, ты для них образец. Они ничего не понимают про тебя, и Яков не понимает. Только я могу понять.

Я захотела уйти, но не могла освободиться от его хватки. Он не был похож на умирающего. Зачем он меня позвал?

–Не сомневайся, я умираю. Но я позвал тебя, не чтобы ты говорила за меня с Богом. Просто хотел на тебя посмотреть. 

И он действительно стал на меня смотреть, да так пристально, что мне пришлось отвести глаза, у меня даже вспотели ладони. А он, кажется, остался доволен.

–Ты такая, как я думал. Красивая! В тебе большая сила, воля, смелость, прямота, а ещё тупость, чёрствость, ненависть, зависть, животная низость и великое самомнение. Конечно, есть от чего иметь самомнение! Ты единственная в своём роде уродка, которая старается стать человеком! Это даже больше, чем просто человек! И ты всё время недовольна-недовольна-недовольна, обижена, что никак не станешь. Всё-то тебе мало! Ты такая требовательная и нетерпеливая! Да. Ты прекрасно подошла бы мне. Настоящая королева уродов.

Я попыталась вырваться, опрокинула табуретку. Стало нестерпимо больно, потемнело в глазах, уши заложило и ноги подкосились. Я не могла даже кричать, горло сдавило и выходил свист. Так могло быть только по одной причине! Но это не укладывалось в голове! Ком – человек? Настоящий человек – Большой Ком? Страшный, плохой, уродливый человек! Зачем?

Ком охотно рассказал. Он много хотел такого, чего люди не делают. Поэтому он перешёл мост и сделался как урод, даже человек не мог отличить. Страшно представить, какую силу имеет человек среди уродов – нормальный среди больных, слабых, слепых, тупых! Пока была жива моя бабушка, он боялся выдать себя. Она умерла наконец, можно было действовать свободно. Уродам понравилось, что нет людей кроме них, что быть уродами нормально, что не нужно бояться смерти, что есть таблетки от всего... Уродам нравился Большой Ком, потому что был удачлив, силён, умён и при этом урод – они так думали. Всё шло, как он хотел: он сам был в своей воле, все уроды были в его воле, город был в его воле, ещё немного и уроды провозгласили бы его королём. Только нужна была королева.

–Ты должна была стать моей королевой!

Он притянул меня к себе, я упиралась, как могла. А он всё говорил и говорил:

 –Твой Яков сбил с толку уродов, увёл тебя... Из-за него пришлось разрушить мост, из-за него нет больше моего города! Одно радует: за меня есть кому отомстить. Во-первых, ты... Ты знаешь, что любовь никогда не перестаёт? Якову всегда будет горько, потому что ты – пустая уродская кукла. Во-вторых, его любимые уроды – они размножатся, наполнят всё здесь грязью и уродством. Нельзя изменить их природу! Скоро и Яков увидит это. Он выгорит изнутри, возненавидит их, станет бить, заставлять вести себя по-человечески, может быть, будет сбрасывать в океан... Или оставит их, сбежит, и они перелопаются один за другим, как пузыри...

Ком говорил всё тише, стал бормотать невнятно, хватка его ослабла. Я даже начала надеяться, что скоро смогу освободиться. Вдруг он схватился за меня обеими руками и стал озираться по сторонам, он цеплялся за меня, как-будто тонул, хватал ртом воздух. Он был напуган, но сказать ничего не мог. Я боялась его, но ещё больше я боялась его страха, я чувствовала отчаяние и ужас, которые были в нём. Я никогда никого не чувствовала, а теперь чувствовала, и это было мучительно! Если бы у меня были таблетки для быстрой смерти, я бы дала ему. Я бы даже задушила его, если бы умела это делать, и если бы он не держал меня так крепко за руки. Только бы это прекратилось! Пусть я сама умерла бы, задушив человека, я не могла вытерпеть его страх! 

–Бог! Забери его! – закричала я. Это всё, что я сообразила сказать про него Богу. Это было совсем не то! Это было неправильно! Я никогда не забуду, что первый раз проводила умирающего такими словами. Но Бог услышал меня – Большой Ком обмяк и отвалился на подушку. Он был мёртв. Я была свободна.

Четвёртый день

Большой Ком умер и отпустил меня. Но я не могла встать, не могла уйти. Я свернулась на полу у дивана, сжалась, обхватила голову руками. В моей голове шумело, и в сердце, и в животе – так шумел, наверное, океан в городе уродов в ночь уродского конца света. Я держала себя обеими руками, сжимала, твердила: ложь, ложь, ложь! Но слова Большого Кома были моими мыслями. Они были моими мыслями до того, как он их сказал. И Яков говорил про то же! Здесь нельзя быть уродами! Да, я кое-как жила тут, даже у людей, но это не то. Если уроды вместе, их уродство умножается. Когда каждый в своей воле, каждый ищет своего, всегда получается обида и повод для войны, и всегда другой виноват. Это начнётся, как только они придут в себя. Разве только Яков сумеет их заставить. Яков должен для этого стать очень сильным и страшным человеком. Но даже тогда уроды будут только делать вид. Мы уроды, уроды, уроды! Лучше бы нам жить в нашем старом городе, лучше бы нам всем утонуть! Мы ещё позавидуем утонувшим!

Я боялась заговорить с Богом, боялась наговорить Ему лишнего, о чём потом буду жалеть. Я боялась, что голова моя лопнет, лопнет сердце, лопнут все внутренности. Что я лопну, как урод на мосту. Но Бог, наверное, был рядом. Наверное, Он тоже держал меня, потому что я осталась цела. 

Когда в комнате стало светло, я смогла потихоньку встать. Я не стала смотреть на мёртвого, кое-как добралась до двери и вышла во двор. 

Под грушей сидели уроды. Много, все, кроме маленьких детей и тех, кто не мог ходить. Когда я вышла, они повскакивали с мест. Похоже, они ждали тут всю ночь. Это была первая смерть на этой стороне, они были взволнованы. Я должна была что-то сказать. Я не думала, что смогу. И всё-таки я сказала:

–Умер Большой Ком. Он не хотел быть человеком. А уродом здесь быть нельзя. Большой ком был последним уродом на свете. Это конец истории города уродов. Больше нет места, где можно быть уродами. Что с нами будет?! Посмотрите на меня! Я так и не стала настоящим человеком, я не знаю средства! Я знаю, вы думаете, что стала, но это не так. Я только стараюсь жить по-человечески. Иногда у меня получается, иногда нет. Иногда – редко – я даже чувствую как человек, понимаю как человек и поступаю как человек! Жаль, что редко! Зато я знаю, что я в воле Бога. Это очень много! Это важней всего! Все, кто здесь, тоже в воле Бога. Раз уж вы оказались здесь. Понимаете? Это значит, теперь мы все – люди! Такие как есть – люди. Будет трудно привыкнуть. Но выбора нет. Никогда больше не будет, как раньше! Бог, помоги нам!

Слова были живыми, крепкими и плотными, как вещи. Я услышала себя и поняла больше, чем когда начала говорить. Я хотела знать, также ли услышали меня другие. Я подошла к Марте и обняла её, стала подходить ко всем по очереди. Я почувствовала их! Это было совсем новое чувство! Я почувствовала их растерянность, надежду, страх, волнение перемен, главное, я почувствовала, что они услышали сказанное и запомнили. 

Последним оказался Яков. Я обняла его, как и всех, и его тоже, как и всех, почувствовала. Он знал, что со мной произошло, был здесь всю ночь, говорил обо мне с Богом, волновался за меня, мучился, что войти нельзя, чтобы не сделать хуже. Сейчас он был рад, счастлив, что я осталась цела, знал, что теперь я не уйду, знал обо мне всё. Он обнял меня крепко-крепко. Я подумала, что если он будет так обнимать меня хотя бы иногда, то мне не нужно больше будет прятаться за шкаф. И ещё подумала, хотя и не очень кстати, что надо будет вокруг моего дома с верандой посадить розы, васильки, колокольчики и ромашки. Пусть они не вырастут такими, как цветы из бабушкиных таблеток, но они будут их напоминать. Это значит, я уже начала жить дальше.

Всё равно, я очень боюсь! Бог! 

...

Издание дневниковых записей бабушки Груши подготовлено к золотой свадьбе бабушки Груши и дедушки Якова. Сердечно поздравляем, желаем здоровья и долголетия! 

Дети, внуки, люди.