Мене́ осужде́наго спаси́, осуди́вый Кресто́м Твои́м Влады́ко Спа́се мо́й вражду́, и да не пока́жеши гее́нне пови́нна, оскверне́наго страстьми́, и грехми́ омраче́наго.

Служба пятницы 2-й седмицы ВП



Евгений Блажеевский (1947 —1999)

Воспоминание о метели

Мокрый снег. За привокзальным садом
Темнота, и невозможно жить,
Словно кто-то за спиной с надсадом
Обрубил связующую нить.
Мёртвый час. Не присмолить окурка,
Мёрзнут руки, промерзает взгляд...
Вдоль пустынных улиц Оренбурга
Я бреду, как двести лет назад.
Что-то волчье есть в моей дороге –-
В темноте да на ветру сквозном!..
И шинель, облапившая ноги,
Хлопает ноябрьским сукном.
Хлопают дверьми амбары, клети,
Путь лежит безжалостен и прям.
Но в домах посапывают дети,
Женщины придвинулись к мужьям.
Но, уйдя в скорлупы да в тулупы,
Жизнь течёт в бушующей ночи.
Корабельно подвывают трубы,
Рассекают стужу кирпичи.
И приятно мне сквозь проклятущий,
Бьющий по лицу колючий снег
Видеть этот медленно плывущий
Тёплый человеческий ковчег...

Октябрь


Когда идёт вдоль сумрачных полей
Согбенною цепочкой велокросса
В затылок перелёту журавлей,
Затылком к ветру – тонкая береза,
Когда гнетёт какой-то грустный долг
И перед прошлым чувствуешь вину,
Когда проходит день, как будто полк,
Без музыки идущий на войну,
Когда вокруг пугает пустота
И кажется, что время убывает,
Когда в пространстве правит простота,
С которой холод листья убивает,
Когда в моём заплаканном краю
Весёлый мир освистан и повергнут,
В такие дни я потихоньку пью
Остывший чай и горьковатый вермут.
Я в комнате своей сижу один,
Кренится дождь, уныл и бесконечен,
Толпится небо в прорези гардин,
Но всё-таки приятны этот вечер
И память о подробностях лица,
Забытого, как карточка в конверте...
А дождь идёт, и нет ему конца,
И нет конца житейской круговерти.
 

1975

* * *
По улице Архипова пройду
В морозный полдень
Мимо синагоги
Сквозь шумную еврейскую толпу,
Сквозь разговоры об отъезде скором,
И на меня – прохожего –
Повеет
Чужою верой
И чужим презреньем.

И будет солнце в медленном дыму
Клониться над исхоженной Солянкой,
Над миром подворотен и квартир,
В которых пьют «Кавказ» и «Солнцедар»
По случаю зарплаты и субботы.

И будет воздух холодом звенеть,
И кучка эмигрантов в круговерти
Толкаться,
Выяснять
И целоваться,
И будет дворник,
С видом безучастным,
Долбить кайлом,
Лопатою скрести.

И ты мне будешь объяснять причину
Отъезда своего
И говорить
О праве человека на свободу
Души и слова,
Веры и судьбы.
…………………………………………………
И ты меня обнимешь на прощанье,
А я увижу рельсы,
По которым
Уедешь ты
Искать и тосковать.

Ох, это будет горькая дорога!..
И где-нибудь,
В каком-нибудь Нью-Йорке
Загнутся рельсы,
Как носы полозьев...

Свободы нет,
Но есть еще любовь
Хотя бы к этим сумеркам московским,
Хотя бы к этой милой русской речи,
Хотя бы к этой Родине несчастной.
Да,
Есть любовь –
Последняя любовь.

1976

* * *

Те дни породили неясную смуту
И канули в Лету гудящей баржой.
И мне не купить за крутую валюту
Билета на ливень, что лил на Большой
Полянке,
                где молнии грозный напарник
Корёжил во тьме металлический лом
И нёс за версту шоколадом “Ударник”
С кондитерской фабрикой за углом.

Весёлое время!.. Ордынка... Таганка...
Страна отдыхала, как пьяный шахтёр,
И голубь садился на вывеску банка,
И был безмятежен имперский шатёр.
И мир, подустав от всемирных пожарищ,
Смеялся и розы воскресные стриг,
И вместо привычного слова “товарищ”
Тебя окликали: “Здорово, старик!”
И пух тополиный, не зная причала,
Парил, застревая в пустой кобуре,
И пеньем заморской сирены звучало:
Фиеста... коррида... крупье... кабаре...

А что ещё надо для нищей свободы? –
Бутылка вина, разговор до утра...
И помнятся шестидесятые годы –
Железной страны золотая пора.
 

1992

1972 год

1
А жил я в доме возле Бронной
Среди пропойц, среди калек.
Окно – в простенок, дверь – к уборной
И рупь с полтиной – за ночлег.

Большим домам сей дом игрушечный,
Старомосковский – не чета.
В нём пахла едко, по-старушечьи,
Пронзительная нищета.

Я жил затравленно, как беженец,
Летело время кувырком,
Хозяйка в дверь стучала бешено
Худым стервозным кулаком.

Судьба печальная и зыбкая
Была картиной и рассказом,
Когда она, как мать над зыбкою,
Спала, склонясь над унитазом,

Или металась в коридорчике,
Рукою шарила обои,
По сыну плакала, по дочери,
Сбежавшая с офорта Гойи.

Но чаще грызли опасения
И ночью просыпался зверь.
Кричала: “Сбегай к елисееву
За водкой!..”, – и ломилась в дверь.

Я в это время окаянное,
Средь горя и макулатуры,
Не спал. В окне галдели пьяные,
Тянуло гарью из Шатуры.

И я, любивший разглагольствовать
И ставить многое на вид,
Тогда почувствовал, о Господи,
Что эта грязь во мне болит,

Что я, чужою раной раненный,
Не обвинитель, не судья –
Страданий страшные окраины,
Косая кромка бытия...
 

1973

Возвращение

Я вернусь в ноябре, когда будет ледок на воде,

Постою у ворот у Никитских, сутулясь в тумане,

Подожду у "Повторного" фильма повторного, где

Моя юность, возможно, пройдёт на холодном экране.

Я вернусь в ноябре, подавившись тоской, как куском,

Но сеанса не будет и юности я не угоден.

Только клочья тумана на мокром бульваре Тверском,

Только жёлтый сквозняк - из пустых подворотен...

1975


Автор: Администратор
Дата публикации: 12.02.2023

Отклики (481)

    Вы должны авторизоваться, чтобы оставлять отклики.