Заметка о музыке и не только

Несколько лет назад пианистом Алексеем Черновым на каком-то музыкальном канале была поднята тема, которую так или иначе поднимают неприятели (произношу это слово в самом прямом смысле слова, без какой-либо оценочной окраски: не-приятели) нашей Приходской филармонии. Видео и "прения" опубликованы на разных площадках (основная "Пианисты XXI века"). Кому интересно, послушайте, почитайте. А здесь публикуем небольшую мою заметку по случаю той дискуссии. Пишите свои замечания. Соглашаться не обязательно. Это тема для размышлений. пФ

______________________________ 

Хорошо, что дискуссия возникла, Алёша, спасибо за инициативу! 
По сути многое верно (про пустоту, к примеру! эту тему надо бы развить), хоть я и не со всем, не во всём, и не безусловно согласен.

Ахматова, конечно, не о том. Её «сор» - нечто незначащее, пустяк, безделица, то, что не должно бы стать причиной стихов, но - поди ж ты! - становится иной раз. 
«Зло» - качество, а «сор» здесь - скорее «количество» (переходящее, впрочем, в качество).

Ещё уточнил бы тему: «об образах зла в музыке», так точнее. Зло как таковое не существует, оно - не сущность, оно - тень и опознаётся не само по себе, а в проекциях, образах, действиях.

Ехал днями на велосипеде просёлками где-то между Юрьевцем и Кинешмой. Красота в близком к чистому виде! Причём, не в потребительском - «пейзаж», «селфи на фоне» и т.п. - смысле. Всё - небо, облака, луга, леса и перелески, речки и реки, - всё поёт. Всё соразмерно. И соразМЕТРно. Метр «считывается» (задаётся?) ночами, когда тишина абсолютная (у нас ближайшая дорога в неск. (6) километрах!) и звёздное небо над головой - вот большой летний треугольник, вот Сатурн, а вот Юпитер из-за дома показался, а вот и Луна пожаловала… Анаксимандр стоял так же некогда под ночным небом, молчал, наблюдал круговращение звёзд… Столетия протекли, уже и тысячелетие не одно сменилось… 
Линии, очертания - дали, горизонт, окоём - мелодичны. 
«…Леса, перелески, краски неярки, звуки нерезки…» Мелодии в здешних широтах протяжённы, сочетания их «горизонтальны», «подголосочны». То же и метр - он мерен. И ритмы здешние - они не причудливы. И темпы - неспешны (как здешние реки)… 
Всё вместе - красота - икона Красоты. Красота есть единство в многообразии (Константина Леонтьева цитирую по памяти).

…Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах,
И стройный мусикийский шорох
Струится в зыбких камышах.

Невозмутимый строй во всём,
Созвучье полное в природе… 
(Тютчев)

Яко воз­величишася дела Твоя, Господи. Вся премудростию сотворил Еси (псалом 103-й).
Создатель дал роду человеческому две книги. В одной показал Своё величество, в другой Свою волю. Первая - видимый мiр сей, Им созданный, чтобы человек, смотря на огромность, красоту и стройность его зданий, признал божественное всемогущество... (Ломоносов вслед за древними). 

…небесным узором надо пользоваться как пособием для изучения подлинного бытия (Платон, Государство, кн.7).

К чему это всё? А вот к чему: не то ли музыка? 
Не подобные ли состояния проживает душа, слушая Баховы кантаты, сонаты Бетховена, ту же 6-ю Брукнера (и 4-ю, и 9-ю), квартеты Мясковского, Маленькую симфонию Свиридова, «Последнюю весну» Бориса Чайковского и через них соприкасаясь с красотою? Разве не тою же? Разве в 1-й фортеп. сонате Мясковского, во 2-й симфонии Рахманинова, скрипичных концертах Прокофьева, канцонах Метнера (этот ряд почти бесконечен) явлены не те же удивительные сочетания тишины, ветра, августовского ночного неба над головою, грозы в июле, предрассветных туманов, капель росы на травах, медленных тяжёлых крыл взлетающего с копны коршуна, сидящих на проводах деревенских ласточек? Земли и неба. Земного и небесного. И ведь сочетания эти не придуманы-сконструированы-изобретены, музыкант вслушивается в Божественный космос и выражает его музыку в своей музыке. Одна (своя музыка) - образ-икона другой (его - космоса, мiра). «Подслушать у музыки что-то и выдать шутя за своё…» (улыбнулась та же Ахматова, вроде бы как не совсем о том, но ведь по сути о том же - музыкант вслушивается в музыку, которой звучит Божий мiр и отзывается, возвращает с благодарностью, исполняет (полнит, делает полным) «подслушанное»*. Вот мы, Господи, Твои дети! То же - поэт, художник, архитектор, да всякий вообще честный со-трудник Творца, раб (раб-отник, со-работник) Божий. Разве честный дворник (землепашец, конструктор, повар, врач, учёный, учитель, ученик) не со-трудники? (А сотрудники - уже не чернь, не толпа, не сброд, не масса, не ὄχλος).

[тот же Леонтьев употребил в подобном контексте слово "подкараулить": человек, высекая из камня или выливая из бронзы (из материи) статую человека, вытачивая из слоновой кости шар, склеивая и сшивая из лоскутков искусственный цветок, влагает извне в материю свою идею, подкарауленную им у природы. «Византизм и славянство», гл.7]

И что есть музыка, искусство вообще, как не попадание - нитью, строчкой, канвой, узором - в ткань живого Божьего мiра, в красоту творения, в красоту вообще? Что музыка как не соотнесение звукоряда-лада-мелодии, движения мелодий-голосов, метра-ритма-темпа с - метром, ритмами, мелодиями-линиями и красками Божьего космоса? (греч. κόσμος - мiр, мiроздание; красота, украшение (отсюда «косметика», если кто не знал); порядок, упорядоченность; строение, устройство; небо, небесный свод; честь, слава). 

По представлениям (и опыту) древних, космос-мiр звучит. Да и почему только древних? Стоит удалиться от «шума городского» - от скороговорки fm-радио, «ум-ца-ум-ца» торговых центров и фитнес-клубов, «бум-бум-бум-бум» авто-«меломанов», от «вЫскочества» разного рода «актуальных искусств» и выбалтывания нескончаемых мнений (мнимостей) всевозможными теле-, медиа- и проч. экспертами - стОит оставить «суету городов и потоки машин» и вслушаться, всмотреться, вдуматься в реальный - как он от века существует - мiр и вот она - пифагорова музыка сфер.  

Музыка символична, она связывает (лат. ligare - «связываю»: ноту с нотой, ряд нот - во фразу,) слушателя со звучащим (поющим!) мiром, а в пределе - с Творцом мiра. В противном случае (музыка-сама-по-себе) звучание инструментов - что-то сродни шуму (пусть и аранжировка изысканна, и оркестранты в дорогих фраках, и гонорар хороший). Потому что, сколь не услаждай они слух, душа останется спящей, расслабленной, вялой, мелкой или напротив, чрезмерно чувствительной, экзальтированной, суетливой, неуравновешенной. Потому и «шум», что на выходе «пустота», бестолочь, без-смысленность - без-логосность. Грубый пример: музыка на уже упомянутых выше «торжищах», на «ристалищах» (на хоккейных матчах, например) и т.д. Увы, и академические концертные площадки туда же - нередки и там praid’-ы-парады тщеславий, цирк (быстрее, громче, сильнее, дороже и т.д.), где игра на инструментах лишь повод «себя показать, на людей поглазеть». М.б. это имел в виду Алёша Чернов, говоря о пустоте?

Музыка есть реальность. И настоящему музыканту, если вдруг заспорят об универсалиях, дОлжно быть реалистом (отношением к своему делу прежде всего). 
Но музыка в некотором смысле не само-бытна, она существует («-бытна») постольку, поскольку причастна логосу, при-частна - т.е. является частью Божественного смысла. В таком качестве музыка есть также и инструмент познания Божьего мiра и Божественного логоса. 

Теперь о «названиях» Скрябина (Листа, отчасти Равеля, других) и о связанной с ними программности. 
Как музыкант Скрябин даже не «опередил время» (это же не ипподром какой, не лёгкая атлетика), Скрябин изрядный, из ряда вон музыкант (греч. ἄριστος - превосходный, отличный), он вышел из пределов своей «многоглаголивой» не в меру возбуждённой эпохи, он преодолел её. (Счёл, к примеру, приемлемыми те созвучия, какие его современниками таковыми даже не рассматривались. И здесь он в ряду великих -  разве, скажем, Баха уместишь в современную ему эпоху? разве не предвосхищены в его музыке многие позднейшие «-измы»?! Я не склонен считать таковые открытия относящимися лишь к музыке как таковой, в них что-то от тех материй (и не-материй тоже), о которых говорилось выше. И ещё - это именно открытия, а не «изобретения»). Будучи огромным музыкантом Скрябин своим искусством прикасался к самым глубоким смыслам музыки и вместе бытиЯ-бЫтия: «…под ними хаос шевелится» (Тютчев) - «земля же была невидима и неустроена» (Быт 1.2). Но, будучи человеком определённых (человеческих) качеств, как мыслитель (осмысливатель своего музыкантского опыта) Скрябин остался в своём времени. Он был великий композитор, но мыслитель вполне заурядный, каких было много в ту пору, салонный мечтатель, «артист», немножко …Хлестаков. Я предложил бы к манифестам и декларациям Скрябина (как и подавляющего большинства его современников) отнестись с изрядным недоверием, снисхождением, даже юмором. Ну прощаем же мы детям их фантазии. Эти декларации (и названия, часть которых вовсе и не авторские) суть вещи более чем акцидентальные по отношению к музыке, которая сама-по-себе, само-бытна (на этот раз в позитивном смысле) и с программами, названиями, манифестами не соотносится иной раз вообще никак.

Сам я много-много уже лет начинаю слушать Скрябина с озвученным в полемике предубеждением, но заканчиваю неизменно с удивлением и признательностью. При всей «экуменической» риторике - удивительно русская музыка. И даже, хочется думать, целомудренная (при риторике оккультной).
Хочется думать, что автор был ведОм музыкой (снова в том смысле, о котором выше), а отнюдь не его легкомысленными умозаключениями «от ветра головы» и трескучими программами. 
Так бывает. Вспомним, огромного писателя Толстого и его же - сомнительного мыслителя, зануду, брюзгу, …сложного человека. Или Боратынского - тончайшего, изысканнейшего поэта, при этом, по свидетельству современников, человека, который вообще не ставил запятых, просто не знал, где их ставить и как (хоть это и кажется невероятным).

В музыке есть другая опасность, по мне, более существенная. Кроме образов зла, музыка, увы, мощный передатчик и даже резонатор страстей. Но верно сказано одним из собеседников: жить опасно, причём смертельно опасно. 6-ю Чайковского слушать страшно, так что не слушать это исповедальное чудо? (О «Кармен», «Тристане» уже говорилось. Этот ряд долог).
Хочется надеяться, что музыка - своего рода …прививка (хоть теперь дурной тон произносить это слово). Отчасти для этого ставились некогда трагедии - чтобы приобщить человека к ужасу бытия и при этом не убить его, но очистить (κάθαρσις). 
Музыка трагедийна, она способна дать взыскующему слушателю опыт зла, страсти, ужаса, отчаяния, пережив который (и/или со-пережив, как в случае Патетической Чайковского) человек остаётся живым ("живым и только…") и должен бы стать опытнее, в том числе и духовно. 

Что-то громоздко получилось. Прошу прощения.

____________________________________________________________________Приложение

[фрагменты из свт.Григория Нисского Толкование к надписаниям псалмов]:

Мне кажется, что философия, проявляющая себя в мелодии, есть более глубокая тайна, чем об этом думает толпа. Что я хочу этим сказать? Приходилось мне слышать от одного мудреца вот какое рассуждение о нашей природе: человек есть некий "малый мир" (микрокосм), заключающий в себе все, что можно найти в "большом мире" (макрокосме). Между тем порядок мироздания есть некая музыкальная гармония, в великом многообразии своих проявлений подчиненная некоторому строю и ритму, приведенная в согласие сама с собой, себе самой созвучная и никогда не выходящая из этого созвучия, и этому не служат помехой многообразные различия, обнаруживающиеся между отдельными предметами мироздания. Когда музыкант трогает струны плектром, он создает мелодию из разнообразия звуков, и притом, если бы все струны издавали один и тот же звук, мелодия вообще не могла бы возникнуть. Совершенно таким же образом пестрое смешение вещей в мировом целом, повинуясь некоему стройному и нерушимому ладу и согласуясь само с собой через соподчинение частей, творит вселенскую мелодию. Эта мелодия внятна для ума, ничем не развлекаемого, но поднявшегося над внешними ощущениями и слушающего напев небес. Как мне представляется, таким слушателем был и великий Давид, когда он, наблюдая разумную стройность движений небес, расслышал, как эти небеса повествуют о славе Бога, своего устроителя. Поистине, из мирового созвучия рождается гимн непостижимой и неизреченной славе Божьей; этот гимн — согласованность мироздания с самим собой, слагающаяся из противоположностей. Так, противоположностями являются покой и движение, а между тем они смешаны в природе сущего [...] Проникающее мироздание взаимное сочувствие, подчиненное строю, порядку и последовательности, и есть первичная, изначальная и подлинная музыка. Ее искусный творец, по неизреченному закону мудрости вызывающий ее к жизни, есть устроитель вселенной.

Коль скоро, следовательно, миропорядок в целом есть некоторое музыкальное созвучие, творцом которого является Бог, как это говорит и апостол; коль скоро человек есть "малый мир" и в то же время образ и подобие того, кто придал стройность мирозданию, — по необходимости все то, что рассудок усматривает в макрокосме, должно отразиться и в микрокосме: ведь часть целого однородна с целым. В ничтожном осколке стекла, как в зеркале, можно видеть весь солнечный диск; так и в микрокосме, т. е. в человеческой природе, проявляет себя вся музыка, которую можно наблюдать в мироздании. И в части она соответствует целому, насколько целое может вместиться в части.

Это подтверждается и нашим телесным устройством, искусно подготовленным природой для музыкальных действий. Разве ты не видишь флейту гортани, магаду нёба и работу языка, щек и губ, в точности подобную игре плектра на струнах?

Итак, коль скоро все, что соответствует природе, доставляет ей отраду, и поскольку установлено, что музыка сродни нашей природе, именно в этом и состоит причина того, что великий Давид примешал к нравственному учению мелодию и как бы оросил возвышенные догматы медовой сладостью, доставляющей нашей природе возможность некоторым образом созерцать и врачевать самое себя. Это врачевание состоит в гармонической соразмерности образа жизни, к которой, как мне представляется, без слов и прибегая к загадкам зовет нас мелодия. Быть может, музыка есть не что иное, как призыв к более возвышенному образу жизни, наставляющий тех, кто предан добродетели, не допускать в своих нравах ничего немузыкального, нестройного, несозвучного, не натягивать струн сверх должного, чтобы они не порвались от ненужного напряжения, но также и не ослаблять их в нарушающих меру удовольствиях: ведь если душа расслаблена подобными состояниями, она становится глухой и теряет благозвучность. Вообще музыка наставляет натягивать и отпускать струны в должное время, наблюдая за тем, чтобы наш образ жизни неуклонно сохранял правильную мелодию и ритм, избегая как чрезмерной распущенности, так и излишней напряженности.

Отсюда следует объяснять и те великие дела божественной музыки, которые свидетельство истории приписывает Давиду: всякий раз, когда Давид заставал Саула в состоянии душевной омраченности, он так врачевал своими напевами его недуг, что к тому возвращался здравый рассудок. Из этого ясно, на что намекает таящаяся в мелодии загадка: она учит, как успокаивать болезненные возбуждения, возникающие в нас под действием многоразличных житейских событий.

Притом следует остановиться и на том обстоятельстве, что эти наши напевы творятся по иным законам, нежели у тех, кто чужд нашей мудрости... безыскусственный напев сплетается с божественными словами ради того, чтобы само звучание и движение голоса изъясняло скрытый смысл, стоящий за словами, каков бы он ни был.

О надписании псалмов

Псалом, песнь, хвала, гимн и молитва следующим образом различаются между собой: псалом есть мелодия, требующая музыкального инструмента; песнь есть напев человеческих уст, при котором звучат членораздельные слова; гимн есть воздаваемое Богу благословение за дарованные нам блага.

Толкования к надписаниям псалмов, II, 3

Псалтерион — это такой инструмент, который издает звучание при помощи своих верхних частей; его мелодия именуется псалмом. Итак, уже само его устройство содержит иносказательный призыв к добродетели. Бог повелевает, чтобы твоя жизнь была псалмом, который слагался бы не из земных звуков (звуками я именую помышления), но получал бы сверху, из небесных высот, свое чистое и внятное звучание. Слушатели этого псалма суть в иносказании те, кому ты подаешь пример достойной жизни.

От музыкальных инструментов до слуха доходит лишь звучание, а в пении одновременно слышатся и мелодия напева, и членораздельные слова, в то время как при одной инструментальной игре слова по необходимости пропадают. Такое же различие существует и между друзьями добродетели. В самом деле, тот, кто в созерцательной жизни предал свой ум познанию сущего, совершенствует себя таким образом, что толпа этого видеть не может. Но тот, кто с прилежанием трудится и над своим житейским поведением, — такой человек, всенародно являя пример добрых нравов, словно при помощи слова уясняет всем музыкальную упорядоченность своей жизни.

О сотворении человека, IX

Тот, кто обучен музыке, но по телесному недостатку не имеет собственного голоса, желая показать свое мастерство, прибегает для напева к искусственным "голосам" — к флейтам или к лире — и так делает свое умение очевидным для других. Точно так и ум человеческий, не будучи в состоянии непосредственно передать движения своей мысли душе (ведь она все воспринимает лишь через посредство внешних чувств), подобно искусному музыканту, приводит в движении своем одушевленные инструменты и извлекает из них звуки...

В звучании человеческого голоса как бы смешана музыка флейты и лиры, одновременно издающих согласованный звук. Когда дыхание, через жилы бьющее кверху из своих вместилищ, при усилии говорящего напрягает соответствующий орган, возникает звук, подобно тому как он возникает в флейте... А нёбо, воспринимая идущий снизу звук, раздробляет его как бы двойным авлосом — выходами ноздрей... В то же время щеки, язык и устройство гортани — все это похоже на струны, по которым движется плектр, настраивая их высоту сообразно надобности. Губы, сжимаясь и разжимаясь, производят то же самое, что и пальцы, бегающие по отверстиям флейты и настраивающие ее звучание.