Послание к Елисаветинцам

БАТЮШКА, РОДНЕНЬКИЙ-выздоравливайте! Немножко отдохните. Обнимаем с любовью!(я и моя семья Анна Сергей и буд. зять Максим)

Присоединяюсь! Дорогой отец Феликс, отдохните как следует, пожалуйста! Помощи Вам Божией и скорейшего выздоровления! С любовью, Ваши певчие.

Слава Богу, честь и хвала замечательным людям!
А отчет написан, как будто с отдыха где-то «на первой линии в Антибе», отче!

О. Феликс, Храни Вас Господь! Спасибо Вам за Вашу самоотверженную лекцию сегодня!!! Тема интересная, вопросов очень и очень много! К сожалению, было плохо слышно: каждый шорох и сбой связи и пропадает драгоценная информация. Низкий Вам поклон и огромное спасибо, и, конечно, наши молитвы за Вас. Храни Вас Господь!

Спасибо, дорогие!

Максиму:
Антибы — это ведь городок на Лазурном берегу? Да? Здесь в клинике именно так, как в наших представлениях об этом самом «бреге дальнем»! Только там мухи дохнут, там скука смертельная, там праздность, раз-влечение. А здесь напротив: именно первая линия, хотя и в несколько ином смысле. Люди — наши со-временники и со-граждане (о которых вот уже третий десяток лет открыто пишут и говорят невесть что разные… а скажу прямо: недоумки и негодяи, т.е.ни на что другое не годные, как только в моськи)… так вот, наши современники и сограждане здесь РАБОТАЮТ! Просто, усердно, честно, умело, вдохновенно. Смотреть удивительно и вдохновительно. Был бы подросток, стал бы готовиться к поступлению в мед.
И они даже внешне все до одного красивые люди. Потому что человека красят ведь не рецепты косметики, диеты, отдыха и т.д. и т.п. из глянцевых журналов, а осмысленная и ответственная жизнь. Нет, не подумайте, что девушки-медсёстры здесь дурнушки, женщины-врачи не ухожены, а от докторов-мужчин дурно пахнет, женщины и девушки здесь, как и везде, миловидны и со вкусом одеты. Просто они не сводимы только к причёске и фасону одежды. Они не модели, не схемы, не копии. Они оригиналы.

Анне: Вопросы присылайте непременно! Даже самые наивные. Эти темы одни из самых-самых нужных нам. М.б. не сегодня-завтра выложим материалы, но лучше бы подождать лекцию елизаветинцам (в это, если о.Сергий уступит один из своих уроков в это воскресенье, может случиться едва ли не в воскресенье же, ну или в воскресенье следующее) и после этого сразу выложим.

Мне показалось-было, что разговор наш начинает принимать нежелательный оборот — с акцентом на личности и «героизм», но подумал-подумал, — пожалуй, пока нет, идёт обмен мнениями, поиски такой формулы, которая может стать руководством к житию наших маленьких жизней.
А жизни подавляющего большинства человеков маленькие. Это только у артистов да у больших начальников они большие, а у нас маленькие. Даже прекрасные доктора — «виновники» этого послания — ежедневно выполняют много-много рутинной работы, о них не пишут газеты, им не вручают медалей, в продвижении по службе всё зависит чаще всего не от таланта и умения, но в лучшем случае от выслуги лет (ещё нередко от ловкости, пронырливости и близости к начальству, но об этом вообще не станем говорить, как о не-существенном). И святая наша, прежде чем быть сброшенной в тёмную шахту и оказаться в раю светлости, жила жизнь, состоящую из многих-многих будней. А чтобы оказаться готовой быть «во глубине земли яко в раи светлости», она «во граде яко в пустыни жила», а чтобы так научиться жить, мама водила её с братиками и сестрёнками в госпиталь к раненым… Давая задание: приготовить слова утешения. И так она всю свою жизнь с детства и до гибели выполняла ЗАДАНИЕ. Это — внимание! — не героизм, а выполнение задания. И слушая тропари и жития, отдавая иной раз должное их художественным достоинствам, старине, мелодическому изяществу и т.п., мы на самом деле получаем задание в меру своих сил и возможностей (но ведь «Царствие Божие ну́дится», потому — немножечко понуждения себя! немножечко больше, чем кажется возможным! немножко через не могу!) следовать ИМ — этим людям, потрудившимся, чтобы уподобиться, сделаться преподобными. Получаем задание держать свой участок фронта. И — ни шагу назад!

Научиться этому нельзя, но учиться этому до́лжно. Собственно, только это я и хотел сказать.

Перечёл и понял, что отвечаю-то я на другой вопрос. Но и этому учиться должно — смотреть на существо проблемы, а не на «густоту каши».

Как хорошо сказано! Есть, правда, вариант: задание оно у всех от начала, только не все мы его по разным причинам осознаём таковым сразу, но каждый в свой время. Хорошо бы не пропустить!

Про героизм тоже согласен, есть там пространство для обдумывания. Античный герой — минус. Героизациям как кумиротворчество — однозначный минус. Но вот отозваться на зов, сделать шаг, взять на себя ответственность, поставить на кон свои — имение, репутацию, жизнь… На амбразуру лечь.

О, сколько нам открытий чудных!…
Пушкин

История получила сегодня замечательное продолжение. Довелось побывать на приёме в нашей муниципальной поликлинике! Догадываюсь, что многие посмотрят на меня с подозрением, дескать, и причём здесь восклицательный знак? Но… Еже писах, писах. Нет, были и «вопросительные» впечатления. Точнее, впечатлениЕ (только одно (1)) — я опоздал на службу на 45 минут — живая очередь, время, указанное в талоне, конечно, осталось в далёком (более часа) прошлом… Все остальные впечатления исключительно положительные.
Начну издалека. Во вторник после службы я оправился в поликлинику оформлять новую карту (я ведь лет 25 не был в поликлинике) и брать талон. Офомлением карты выпало заниматься женщине по имени Юлия. Прежде всего она отправила меня в противоположную часть города менять полис. Там, конечно, огромная очередь. Зато объявление на двери гласит, что старые тоже действуют и «если вам отказали в обслуживании, звоните… мы им покажем».
Поехал обратно, всю дорогу звонил, так и не дозвонился. Говорю Юле: знаете, говорю, а давайте откроем карту по старому полису, я 25 лет не был в поликлинике, может быть, b следующие 25… Юля наградила меня долгим и очень выразительным взглядом. Понял, говорю. Нет, я хотела сказать, что здесь… Да я понял, говорю, «от тюрьмы, да от сумы…» В общем мы поняли друг друга без слов. Карту я получил, талон Юля помогла мне извлечь из терминала уже по знакомству.
Доктор Павел Викторович — классический земский доктор, видно, что повидал виды — совершенно невозмутим! Я вошёл примерно 10-м, за мною столько же, возрастной диапазон: от 16-ти до 80-ти. Однако, школа. Но «в крови горит огонь»… Общение с доктором даёт мне повод пополнить библиотеку нашего сайта. Помещаю здесь самый (но не единственный) любимый свой фрагмент из с юности любимого «Курортника» Германа Гессе (подчеркну, любимого не Германа Гессе, но именно «Курортника»). В нём описан вполне ритуальный осмотр Врачом Пациента, осмысленный как поединок.
Если бы я был автор, я посвятил бы этот фрагмент доктору Павлу Викторовичу. Доктор, спасибо!

«После недолгого ожидания меня провели в кабинет; прекрасная со вкусом обставленная комната сразу внушила мне доверие. Поплескав, как принято, водой в соседнем помещении, ко мне вышел врач, интеллигентное лицо обещало понимание, и мы приветствовали друг друга, подобно двум корректным боксерам перед боем, сердечным рукопожатием. Раунд начали осторожно, прощупывали друг друга, нерешительно пробовали первые удары. Пока мы все еще оставались на нейтральной почве, разговор шел об обмене веществ, питании, возрасте, перенесенных болезнях и был совершенно безобиден, лишь при отдельных словах взгляды наши скрещивались, возвещая готовность к бою. Врач пускал в ход обороты из медицинского тайного языка, которые я лишь весьма приблизительно расшифровывал, но они удачно расцвечивали его речь и давали ему надо мной ощутимое преимущество. Тем не менее уже спустя несколько минут мне стало ясно, что с этим врачом нечего бояться того жестокого разочарования, какое людям моего склада особенно огорчительно терпеть от врачей: когда за подкупающим фасадом ума и знаний наталкиваешься на закоснелую догматику, первое же положение которой постулирует, что взгляды, образ мышления и терминология пациента — чисто субъективные явления, а врача, напротив, обладают строго объективной ценностью. Нет, тут мне попался врач, с которым имело смысл сойтись в словесном поединке, он был не только эрудирован, как того требовала его профессия, он был мудр, в какой степени — я еще не мог определить, то есть способен ощущать относительность всех духовных ценностей. Среди образованных и умных людей сплошь и рядом случается, что каждый воспринимает склад ума и язык, догматику и верования другого как чисто субъективные, как всего лишь приближение, всего лишь ускользающую параболу. Но чтобы каждый признал то же самое и в себе самом и к себе самому приложил, и каждый как за собой, так и за противником оставил право на только ему присущие, собственные, душевный склад, образ мышления и язык и что, стало быть, двое людей, обмениваясь мыслями, постоянно отдавали бы себе отчет в ненадежности своего оружия, многозначности всех слов, недостижимости действительно точного выражения, а потому и необходимости всячески идти другому навстречу, обоюдной доброй воли и интеллектуального рыцарства такие прекрасные, казалось бы, само собой разумеющиеся между двумя мыслящими существами отношения практически встречаются до того редко, что мы от души рады всякому, даже отдаленному их подобию, всякому, пусть частичному, их осуществлению. Но тут, с этим специалистом по болезням обмена веществ, во мне блеснула какая-то надежда на возможность такого понимания и общения.
      Обследование — правда, еще без анализа крови и рентгена — дало обнадеживающие результаты. Сердце в норме, дыхание превосходно, кровяное давление вполне приличное, зато выявились несомненные признаки ишиаса, отдельные подагрические наросты и некоторая общая вялость всей мускулатуры. Пока доктор снова мыл руки, в нашей беседе наступила краткая пауза.
      После того, как и следовало ожидать, произошел перелом, нейтральная почва была оставлена, и мой партнер двинулся в наступление осторожно акцентированным, будто невзначай предложенным вопросом:
      - А вы не думаете, что ваша болезнь отчасти может вызываться также психикой?
      Итак, ожидаемое, заранее предвиденное произошло. Объективные данные осмотра не отвечали полностью моим жалобам, налицо оказался подозрительный излишек восприимчивости, моя субъективная реакция на подагрические боли не соответствовала предусмотренной средней норме, и вот во мне признали невротика. Что ж, примем бой!
      Так же осторожно и так же словно бы между прочим я пояснил, что не верю в болезни и недомогания, вызываемые „также психикой“, что в моей собственной биологии и мифологии „психическое“ является не каким-то побочным фактором рядом с физическим, а первичной силой и что, следовательно, я считаю любое наше состояние, любое чувство радости и печали, равно как и любую болезнь, любой несчастный случай и смерть психогенными, порожденными душой. Если у меня на пальцах вырастают подагрические шишки, то это моя душа, это высшее жизненное начало, „оно“ во мне самовыражается в пластическом материале. Если душа болит, то она способна выражать это самыми различными способами, и что у одного принимает форму мочевой кислоты, готовя разрушение его „я“, то у другого оказывает подобную же услугу, выступая в обличье алкоголизма, а у третьего уплотняется в кусочек свинца, внезапно пробивающего ему черепную коробку. При этом я согласился, что задача и возможности лечащего врача, как видно, в большинстве случаев должны поневоле ограничиваться установлением материальных, то есть вторичных изменений и борьбой с ними материальными же средствами.
      Я и сейчас вполне допускал, что доктор от меня попросту откажется. Пусть он не скажет напрямик: „Ну и чушь же вы городите, уважаемый!“, но, возможно, он с чуть излишне снисходительной улыбкой станет мне поддакивать, говорить банальности о влиянии настроений, особенно на артистическую душу, и помимо этих общих мест еще, того и гляди, вытащит на свет роковое словечко „фантазерство“. Слово это пробный камень, чувствительнейшие весы для духовных величин, которые заурядный ученый спешит окрестить фантазиями. Он прибегает к этому удобному словечку всякий раз, когда надо измерить и описать жизненные явления, для которых и наличные материальные измерительные приборы слишком грубы, и желание и способности говорящего недостаточны. Естествоиспытатель ведь, как правило, мало что знает, в частности, он не знает, что именно для летучих, подвижных ценностей, которые он именует фантазиями, вне естественных наук существуют старые, очень тонкие методы измерения и выражения, что и Фома Аквинский и Моцарт, каждый на своем языке, ничего другого и не делали, как с величайшей точностью взвешивали эти так называемые фантазии. Мог ли я ждать от курортного врача, будь он даже светилом в своей области, такой чуткости мысли? Но я поверил в него и не обманулся в своих ожиданиях. Меня поняли. Молодчина осознал, что в моем лице ему противостоит не чужая догматика, а некая игра, некое искусство, некая музыка, где нет и не может быть правоты и споров, а лишь ответное звучание или уж полное банкротство. И он не сплоховал, меня поняли и признали, признали, разумеется, не в качестве правого, каковым я не являюсь, да на что и не претендую, но ищущим, мыслящим, антиподом, коллегой с другого, очень отдаленного, но столь же полноправного факультета.
      И тут мое хорошее настроение, поднятое уже отметками по кровяному давлению и дыханию, повысилось еще больше. Как бы не обернулось теперь дело с дождливой погодой, с ишиасом и с лечением — главное, я не попал в руки к варвару, передо мной был человек, коллега, был врач с гибким и разносторонним мышлением! Не то чтобы я рассчитывал часто и подолгу с ним беседовать, обсуждать с ним всевозможные проблемы. Нет, в этом не было надобности, хотя, как приятная возможность, это меня и радовало; достаточно того, что человек, которому я на какой-то срок давал над собой власть и вынужден был довериться, обладал в моих глазах человеческим аттестатом зрелости. Пусть доктор на сегодняшний день считает меня хотя и мыслящим, но, к сожалению, несколько невротическим пациентом, возможно, придет час, когда он откроет и верхние этажи моего „я“, и подлинная моя вера, личная моя философия вступит в игру, вступит в состязание с его мировоззрением. Тут и моя теория относительно невротиков, опирающаяся на Ницше и Гамсуна, может быть, немножко продвинется вперед. Впрочем, не так уж важно. Рассматривать невротический характер не как болезнь, а как некий, пусть мучительный, но весьма положительный процесс сублимации — мысль заманчивая. Однако важнее с таким характером прожить, нежели его сформулировать.
      Очень довольный, с длинным перечнем лечебных предписаний в кармане, я распрощался с врачом. Лежавшая у меня в бумажнике записка с рекомендациями к выполнению их следовало приступить завтра же с раннего утра — сулила мне всевозможные полезные и занимательные вещи: ванны, питье минеральной воды, диатермию, кварц, лечебную гимнастику. Так что скучать особенно не придется»